Когда вынесли три коробки, Скрипач сказал двум другим сержантам:

— Ладно! Здесь и сейчас мы осмотрим всех красавцев и поклянёмся в том, что никаких изменений в них нет — ни алхимических, ни магических, ни прочих. Что они такие же, какими мы их подобрали в первый день. Неизменные. Каждый из нас осмотрит всех трёх скорпионов — так пристально, как пожелает. Можно даже привлечь мага для проверки. А потом каждый громко поклянётся теми богами, какими обычно клянётся, в том, что увидел, так точно, как только возможно. Я начну.

По его знаку все три коробки установили рядом с кругом кинжалов. Первым открыли деревянный ящик Бордука, и Скрипач наклонился поближе. Он долго молчал, затем кивнул:

— Я, сержант Смычок из четвёртого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь призраками Мёртвого дома и всеми кошмарами, которые меня преследуют, что создание передо мной — природный, не изменённый скорпион «красный ублюдок».

Затем сержант перешёл к бойцу Геслера и после долгого осмотра вздохнул, кивнул и повторил клятву по поводу «янтарного выворотня», который суетился в маленькой коробке.

Закончил он собственным скорпионом по имени Счастливый Союз.

Геслер повторил процедуру, но спросил мнения у Тавоса Понда и Песка, когда осматривал Счастливый Союз, а Скрипач спокойно стоял с лёгкой улыбочкой и терпеливо ждал, пока Геслер с рычанием не поклялся:

— Я, сержант Геслер из пятого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь двумя Владыками Лета, Фэнером и Тричем, что создание передо мной — природный, неизменённый скорпион-«помёт»… хоть я и знаю, что чего-то не заметил и сейчас продую все сбережения на сержантских ставках.

Улыбка Скрипача на миг стала шире.

Бордук подобрался к Счастливому Союзу так близко, как только мог, чтобы скорпион его не ужалил, — чуть голову не засунул в коробку. Поскольку тень тут же укрыла неподвижную тварь, он выругался и чуть отклонился.

— Мне бы всё знать о скорпионах, да? Но я их просто давлю сапогами — как любой человек в своём уме. Я, правда, знавал одну шлюху, которая носила скорпиона на верёвочке на шее — золотистого, как её груди — сосочки мягонькие, она даже не любила, чтобы их…

— Да кончай уже! — рявкнул Геслер.

— Не торопи меня. Не люблю, когда меня торопят.

— Ладно, торопить не будут. Просто поклянись, чтоб тебя разорвало, прежде чем у меня сердце в штаны не вывалится.

— Я, Бордук из шестого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь нежным пузиком Королевы Грёз, что создание передо мной — природный, неизменённый скорпион-«помёт», и пускай призрак моего папаши остаётся в могилке, потому как наследство всё одно моё, проиграл и проиграл. Верно? Ведь мёртвым же всё равно, так? Если нет, то папаня мне будет остаток жизни являться.

— Хуже некуда, — пробормотал Мазок.

— Ещё хоть слово скажешь, солдат, — прорычал Бордук, отступая в круг, — я тебя так приложу, что вечером только ты один улыбаться будешь.

— Кстати, — заметил Бальгрид, — это ещё не худшее. Вот когда мамаша является с того света — тут беда. Сколько ж человек может терпеть, когда его за семилетнего шкета держат?

— Да заткнитесь вы оба! — взревел Бордук, вскинув огромные кулаки так, будто сжимал их на невидимых глотках.

— Мы готовы? — тихо спросил Скрипач.

— Он просто спрячется, да? — спросил Геслер. — Выждет, пока остальные двое друг друга покромсают, а потом прыгнет на израненного победителя! Вот в чём подвох, да? У неё жидкие мозги почище, чем у двух других, почище да посмекалистей, так?

Скрипач пожал плечами:

— Почему-то не думаю, Геслер. Ты закончил?

Бронзовокожий морпех отступил, играя желваками.

— Как там словесная цепь, Спрут?

— Каждое слово повторяют с того момента, как мы её наладили, Скрип, — ответил сапёр.

— И так родились легенды, — с шутливой помпезностью объявил Корик.

— Ну, на арену! — приказал Скрипач.

Коробки осторожно подняли над ареной.

— На равном расстоянии друг от друга? Хорошо. Наклоняй, парни.

Первым приземлился Онагр, выгнул хвост и выставил клешни, подбежал к ограде из клинков, замер на расстоянии волоса от кинжалов и отступил, панцирь окрасился алым — верный признак безумной ярости. Вторым оказался Коготок, спрыгнул в полной готовности к войне, под янтарным панцирем забурлили жидкие токи.

Последним спрыгнул Счастливый Союз — медленно и размеренно, прижался к песку так, будто распластался. Подобрал клешни, свернул хвост. Он был вдвое меньше своих противников, его чёрный панцирь — матовый, но с редкими проблесками. Коротенькие ножки вынесли Союз немного вперёд, затем он замер.

Геслер присвистнул:

— Если он выдернет из круга пару клинков и пошматует других, я тебя просто убью, Скрип.

— Не потребуется, — ответил Скрипач.

Его внимание было разделено между происходившим на арене и словами Ибба, который вызвался быть комментатором. Голос солдата дрожал от напряжения, пока он расписывал в ярчайших красках то, что толком и описывать-то было пока нечего.

Но ситуация резко изменилась, когда три события произошли практически одновременно. Счастливый Союз неспешно выбрался в центр арены. Онагр одновременно вскинул всё отпущенное природой оружие и начал отступать, панцирь при этом побагровел. Коготок крутанулся на месте и метнулся прямо к стене клинков, замер лишь за миг до столкновения и бешено замахал клешнями.

— Похоже, он хочет к мамочке, Хабб, — сухо заметил Корик.

Держатель Коготка только тихо всхлипнул в ответ.

Один-единый миг все трое скорпионов стояли неподвижно, а затем Счастливый Союз наконец поднял хвост.

А потом все, кроме Скрипача, вытаращили глаза, потому что Счастливый Союз… развалился. По горизонтали. На двух одинаковых скорпионов, только потоньше и поплоще. Которые затем бросились — один на Онагра, другой на Коготка. Будто деревенская дворняга на быка-бхедерина — настолько не совпадали они по размерам.

«Красный ублюдок» и «выворотень» делали всё, что могли, но им было не сравниться с врагом ни в скорости, ни в ярости. Крошечные клешни с явственным хрустом рассекали ножки, хвост, суставы клешней, а затем, когда более крупная тварь оказывалась совершенно беспомощной, — деловито, почти нежно дёргался жалящий хвост.

Сквозь полупрозрачный панцирь «выворотня» было видно, как растекается по телу ярко-зелёный яд — что и описывал во всех подробностях Ибб: отрава расходилась во все стороны от ранки, пока прекрасный янтарный оттенок полностью не сменился болезненно-зелёным, который прямо на глазах сгустился в мутно-чёрный.

— Помер, как кизяк, — простонал Хабб. — Эх, Коготок…

Та же судьба постигла и Онагра.