— Я знаю, о чем ты. — Билл подошел к мальчишке, который очень серьезно смотрел на него, и на этот раз не отвернулся из застенчивости. — Ты добиваешь свои колени на этой доске, сынок.

Мальчишка глянул на ободранные колени и ухмыльнулся:

— Да, наверное. Но как-нибудь выкручусь.

— Можно попробовать? — неожиданно спросил Билл.

Мальчишка глянул на него, с отвалившейся от изумления челюстью, и рассмеялся.

— Это будет забавно. Никогда не видел взрослого на скейтборде.

— Я дам тебе четвертак.

— Мой отец говорил…

— Никогда не брать деньги или с-сладости у незнакомца. Дельный совет. Я все равно дам тебе четвертак. Что скажешь? Только до угла Дж-Джексон-стрит.

— Да бросьте вы! — Мальчишка рассмеялся, весело и от души. — Не нужен мне ваш четвертак. У меня есть два бакса. Я просто богач. Но я должен это увидеть. Только не вините меня, если что-то сломаете.

— Не волнуйся, — ответил Билл. — Я застрахован.

Он крутанул пальцем одно из колесиков, и ему понравилась легкость, с которой оно завертелось — похоже, шариков в подшипнике хватало. Хороший, приятный такой звук. Он всколыхнул в груди Билла что-то очень давнее. Какое-то желание, такое же прекрасное, как и любовь. Билл улыбнулся.

— О чем вы думаете? — спросил мальчишка.

— Думаю, что я у-убьюсь, — ответил Билл, и мальчишка рассмеялся.

Билл опустил скейтборд на тротуар, поставил на него одну ногу. Для пробы покатал скейтборд взад-вперед. Уже видел, как мчится вниз по Уитчем-стрит, к перекрестку, на зеленом, оттенка авокадо, скейтборде мальчишки, полы пиджака развеваются сзади, лысина блестит на солнце, колени согнуты, как у новичков-горнолыжников, которые в первый раз выходят на склон. И поза эта говорит тебе о том, что мысленно они уже упали. Он мог поспорить, что мальчишка ездил на скейтборде иначе. Он мог поспорить, что мальчишка ездил,

(наперегонки с дьяволом)

будто в последний раз.

И прекрасное чувство умерло в груди Билла. Он увидел, слишком уж отчетливо, как доска выскальзывает из-под его ноги, освободившись, катится дальше вниз по улице, невероятного флуоресцентно-зеленого цвета, какой мог понравиться только ребенку. Он увидел, как плюхается на зад, а может, и на спину. Медленно приходит в себя в отдельной палате Городской больницы, вроде той, где они навещали Эдди, когда тот сломал руку. Все тело в гипсе, одна нога поднята на сложной системе тросов и блоков. Заходит врач, смотрит на его карту, смотрит на него, потом говорит:

— Вам ставятся в вину две ошибки, мистер Денбро. Первая — неумелое управление скейтбордом. Вторая — вы забыли, что вам уже под сорок.

Он наклонился, поднял доску, протянул мальчишке.

— Пожалуй, воздержусь.

— Струсили? — добродушно полюбопытствовал мальчишка.

Билл сунул кулаки под мышки и замахал локтями, изображая трусливую курицу.

— Куд-кудах.

Мальчишка рассмеялся:

— Послушайте, мне пора домой.

— Будь осторожен, когда едешь на этой штуковине. — Билл указал на скейтборд.

— На скейтборде осторожным быть нельзя, — ответил мальчишка, глядя на Билла так, будто у того не варил котелок.

— Точно, — кивнул Билл. — Правильно. Как мы говорим в киношном бизнесе, я тебя слышу. Но держись подальше от водостоков и канализационных люков. И старайся гулять с друзьями.

Мальчишка кивнул:

— Я же рядом с домом.

«И мой брат был рядом», — подумал Билл.

— В любом случае все это скоро закончится, — сказал он мальчишке.

— Закончится? — переспросил мальчишка.

— Я так думаю.

— Ладно. Еще увидимся… трусишка!

Мальчишка поставил одну ногу на скейтборд и оттолкнулся другой. Как только сдвинулся с места, поставил на доску другую ногу и покатил вниз, как показалось Биллу, на убийственной скорости. Но мчался он, как и предполагал Билл, с небрежной грациозностью. Билл ощущал любовь к этому мальчишке, и радостное волнение, и желание самому стать мальчишкой, вкупе с перехватывающим дыхание страхом. Мальчишка ехал так, словно не существовало ни смерти, ни взросления. Мальчишка казался вечным и неуничтожимым в своих бойскаутских шортах цвета хаки, потертых кроссовках, с ободранными и грязными коленками, и волосы летели у него над спиной.

«Осторожно, парень, тебе не пройти этот поворот!» — подумал Билл, но мальчишка переложил тело влево, как танцор брейк-данса, ноги развернули фиберглассовую зеленую доску, и он безо всяких усилий свернул на Джексон-стрит, заранее предположив, что на пути ему никто не встретится. «Мальчик мой, — подумал Билл, — так будет не всегда».

Он подошел к своему прежнему дому, но не остановился, лишь замедлил шаг чуть ли не до черепашьего. На лужайке в плетеном кресле сидела женщина со спящим младенцем на руках и наблюдала за двумя детьми, лет восьми и десяти, которые играли в бадминтон на еще влажной от дождя траве. Младший из них, мальчик, отражая подачу, перебросил волан через сетку, и мать похвалила его: «Молодец, Скэн!»

Цвет дома не изменился, остался темно-зеленым, и над дверью Билл увидел знакомое веерообразное окно, но цветочные клумбы его матери с лужайки исчезли. И с заднего двора, насколько Билл мог видеть с тротуара, исчез спортивный комплекс, который отец построил из позаимствованных на работе ненужных отрезков труб. Билл вспомнил, как однажды Джордж свалился с верхней перекладины и отколол кусок зуба. Как же он ревел!

Он смотрел на свой дом (что-то осталось прежним, что-то ушло с концами) и думал, а не подойти ли ему к женщине с младенцем на руках. Он мог бы сказать: «Добрый день, я — Билл Денбро, когда-то я жил в этом доме». И женщина ответила бы: «Как интересно». И что за этим могло последовать? Мог он спросить ее, сохранилось ли лицо, которое он так старательно вырезал на одной из чердачных балок? Это лицо они с Джорджем иногда использовали вместо мишени для дартс. Он мог спросить, спят ли ее дети на огороженном заднем крыльце в особенно жаркие летние ночи, тихонько разговаривая перед тем, как уснуть, наблюдая далекие зарницы? Наверное, он мог бы задать эти вопросы, но при этом очень уж сильно заикался бы, если б попытался обаять женщину… да и хотел ли он знать ответы? После смерти Джорджа дом стал мертвым, и причина, по которой он вернулся в Дерри, не имела к дому ни малейшего отношения.

Билл дошел до угла и повернул направо, не оглянувшись.

И скоро уже шагал по Канзас-стрит, направляясь обратно к центру города. Постоял у ограждения, которое тянулось вдоль тротуара, глядя на Пустошь. Ограждение не изменилось — тот же побеленный штакетник, и Пустошь вроде бы осталась прежней… разве что заросла еще сильнее. С того места, где стоял Билл, он видел только два отличия: исчезло облако черного дыма, которое всегда висело над городской свалкой (свалку заменил современный мусороперерабатывающий завод), и через зелень Пустоши перекинулась эстакада, часть скоростной магистрали. Все остальное оставалось точь-в-точь таким же, как и в то лето, когда он в последний раз видел Пустошь: трава и кусты спускались к болотистому равнинному участку слева и к деревьям справа, растущим чуть ли не друг на друге. Он видел заросли растения, которое они называли бамбуком: серебристо-белые стебли поднимались на двенадцать, а то и четырнадцать футов. Билл вспомнил, как Ричи однажды попытался курить сухие листья этого бамбука, заявляя, что именно от них джазовые музыканты ловили кайф. Ричи словил только одно: его вытошнило.