офицер, студент-медик, рабочий, пастух, ряд опытных специалистов, крестьянин, кельнер, есть среди нас католик, реформат, евангелист, баптист, иудей и даже один словак. Да, кстати, где он?

М о ж а р. Пошел на кухню. Фориш потчует его салом.

П е т р а н е к. Я один пойду на штурм лагеря, мой товарищ тяжело болен.

Х о л л о. Эти несколько часов я тоже как-нибудь выдержу!

А л м е р и (Дюкичу). Сбегай за Редецки, пусть осмотрит этих двоих.

Дюкич направляется к месту, где сидит Редецки.

Б о д а к и. Кто отощал, да у кого здоровье неважное, пусть сидит себе и не ерепенится.

П е т р а н е к. Я имею право драться с немцами!

Ш а й б а н. Вы не зачислены в личный состав роты. Я не могу выдать вам никакой экипировки.

Х о л л о. Мы просим только оружие.

В о н ь о. Это самый щекотливый вопрос. К тому же надобно бы потолковать с людьми, примут ли они вас в свою компанию. Но теперь уж недосуг заниматься разговорами.

Х о л л о. Вот, оказывается, где собака зарыта! Мы вам не нужны!

А л м е р и. Вы свободны, никто вас не тронет — разве этого недостаточно?

П е т р а н е к. Не сегодня-завтра все мы попадем в плен к русским. Что ж, нам тогда отмежеваться от вас? Неужели взаимному отчуждению никогда не будет конца?

Б о д а к и. Не будем тянуть время. Иди сюда, Ициг, нанеси на карту расположение третьей вышки.

Х о л л о. Меня зовут Геза Холло.

Б о д а к и. Неужто ты обиделся?

Явление пятое

Редецки встает, позади него стоит Дюкич.

Р е д е ц к и. Я сию минуту осмотрю их, господин прапорщик!

А л м е р и. Успеется. Я не очень-то уверен, что они смогут принять участие в вылазке.

Х о л л о. Это уже решено?

Б о д а к и (протягивает ему карандаш). Ну, шевелись!

Холло смотрит на офицеров, затем наносит на карту условное обозначение сторожевой вышки.

Вот и отлично. Откуда ты знаешь условные обозначения военной топографии?

Х о л л о. Я был лейтенантом запаса.

Б о д а к и. Вы?

Ш а й б а н. Как давно ты в лагере?

Х о л л о. Третий год.

Б о д а к и (протягивает руку). Не будем ссориться! Помирились?

Х о л л о (пожимает ему руку). Да. Можем идти?

Б о д а к и. Этого я не сказал. Вы хоть и были офицером, но все-таки еврей.

Х о л л о. Вы спасли мне жизнь, за это я премного благодарен. Но зачем вы меня унижаете?

Б о д а к и. Если хотите знать, я с немцами порвал не из-за вас. Мне они осточертели, я их всех бы перебил! Но ради еврея я не стану рисковать своей шкурой.

Д ю к и ч. Подумай, что ты говоришь. Большинство заключенных тоже евреи.

А л м е р и. Откровенно говоря, подобное юдофобство недостойно просвещенного европейца.

Б о д а к и. Полагаете, что это непорядочно? Господин капитан, и вы такого же мнения?

Ш а й б а н. В основном да. К тому же, думай о том, чтобы не наживать себе лишних врагов, после войны они могут тебе здорово насолить.

Д ю к и ч. Не только поэтому. В конце концов, пора покончить с человеконенавистнической, расовой дискриминацией.

В о н ь о. Этого вы тогда не говорили.

Х о л л о. Нет, говорил.

Б о д а к и (отстраняет Холло). Сейчас это мое дело. Словом, мое поведение недостойно европейца?

А л м е р и. Не ты, а твое юдофобство.

Б о д а к и. Но в степи, где я жил, даже и не видно было евреев. Мы, батраки, знали всех хозяев-мироедов в нашей округе наперечет: с кем можно столковаться, кто живодер, грубиян, прижимистый скряга. Что на свете есть люди различной расы — этому меня научили в венгерской королевской армии. Здесь мне вбили в голову, что любой мадьяр, будь он даже подонком, превосходит еврея, его, мол, и за человека не следует считать, он враждебный нации вредный элемент, и ежели он погибнет — не велика потеря, одна польза. Когда мне прививали эту ненависть, господин прапорщик, мои наставники поступали по-европейски?

А л м е р и. Мы не раз действовали по предписанию свыше. Но про себя все же думали, что поступаем негуманно, некорректно, что рано или поздно это не кончится добром.

Б о д а к и. Думали?

А л м е р и. Вполне естественно, что мы сомневались в правильности приказов, противоречивших здравому смыслу.

Б о д а к и. А мне и невдомек было! Вы-то как-нибудь оправдаетесь, этак на европейский манер. Дескать, мы были не согласны со всем этим, душа возмущалась. А мы, доверчивые дураки, будем подставлять спины, мы ведь не умеем со дня на день менять кошу на своей роже!

Ш а й б а н. Не перебарщивай, Бодаки!

Б о д а к и. Вы знаете, что это такое? Гнусный обман!

Ш а й б а н н е. Не сердитесь, но ваш спор — сущий вздор! Вы тогда грызлись между собой, а тем временем там внизу, в лагере, ждали вашей помощи люди, обреченные на гибель!

Ш а й б а н. Ты не вмешивайся в наш разговор! (Агрессивно, Бодаки.) У меня еще хватит власти, чтоб заставить тебя прикусить язык!

А л м е р и (подходит к Бодаки). Не теряй головы! Не только мы сбивали вас с толку — нас тоже вводили в заблуждение. Разница разве что в масштабах вранья и степени доверчивости: чем выше стоят люди, тем меньше у них наивности и больше сознательной лжи. На самой верхушке находятся, пожалуй, лишь те, кто всех обманывает, не дав себя перехитрить.

Б о д а к и. Бросьте разглагольствовать! Теперь уж я вам не верю!

Д ю к и ч. Разве допустимо вступать в пререкания? Перед самым выступлением?

Б о д а к и. Черта с два! Пусть выступают те, кто заврался! Вас сейчас совесть не грызет, господин капитан! Зачем же мне, темному мужику, ввязываться в рискованную авантюру, за которую вы, грамотей, не хотите отвечать? (Направляется к выходу.)

А л м е р и. Стой!

Х о л л о. Господин капрал, командуйте противотанковым расчетом… Подумайте о девятистах несчастных узниках! О ночных казнях, воплях, о незаживающих ранах исстрадавшихся людей… Беднягам все еще приходится терзаться в постоянном страхе за свою жизнь.

Б о д а к и. А меня кто избавит от мытарств? Пока меня не призвали на военную службу, я даже не знал, что можно каждый день есть горячее. Три года на фронте смерть неотступно ходила за мной по пятам. Мне-то кто руку протянет?

Р е д е ц к и. Вы не правы! У вас было оружие, над вами не мог измываться любой. Но этих несчастных расстреливали, убивали, жертвы даже не могли защищаться, разве что взмолиться о пощаде или проклясть своих палачей и умереть.

Б о д а к и. Я их не трогал. Пусть держат ответ виновные! Отныне я забочусь только о самом себе. Да еще скажу глупым солдатам, многие из которых еще не прозрели: плюйте, дескать, на все и спасайте свою шкуру. (Выбегает.)

А л м е р и. Если он разложит мой взвод, я его пристрелю. (Подходит к стульям, садится.)

Ш а й б а н. Бодаки! (Тоже садится.)

Х о л л о. Не понимаю… Вроде бы все вы против немцев, но тем не менее рассуждаете чуть ли не как заправские нацисты. Неужели вы настолько разложились, что даже не замечаете этого?

П е т р а н е к. Ты несправедлив. Прапорщик все еще рвется в бой за освобождение заключенных.

Х о л л о. Чтоб оправдаться перед русскими.

Д ю к и ч. И по велению совести.

Х о л л о. Мне