Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я тебя знаю, – сказал он.
Я улыбнулся и пожал плечами.
– Слушай, друг, дай-ка оставлю я это у тебя. – И он сунул мне свернутый целлофановый пакет. – За мной погоня.
Не успел я слова сказать, его след простыл. Я просидел еще с полчаса – никто, кроме женщины с коляской, в направлении беглеца не проследовал. Включив воображение, можно было подумать, что он спасается от алиментов, но, впрочем, это выглядело уж слишком неправдоподобно.
Никодим оказался соседом Раисы, правда, я так и не понял, где же он жил. Поздно вечером в дверь постучали – не позвонили, а именно постучали. Раисы не было дома. Я открыл дверь. Передо мной во всей своей красе стоял владелец свертка. Из кармана выглядывало горлышко бутылки. Я взял с тумбочки пакет и молча протянул его незваному гостю.
– У тебя черный хлеб есть? – спросил он.
– Есть.
– Отрежь два куска. Это сало.
– И что?
– Будем есть.
– Что ж, за салом была погоня? – полюбопытствовал я.
– Не, то старые терки. У цыгана, как говорится, коня увел. Там дел на миллион, только не задалось чего-то. Не на того поставили. Меня нюх никогда не подводил, и на тебе! А сало так, драпать мешало. Давай его жрать. За знакомство.
– Ну, давай.
– А ты что ж это, так в сверток и не заглянул?
– Нет.
– Чудак! А если бомба?
Мы натрескались сала с водкой на ночь, и он ушел, взяв с меня слово, что дня через два мы провернем одно выгодное дельце. О каком дельце болела его голова, мне по сей день неведомо.
Никодима одолевали жгучие страсти. Его постоянно кто-то преследовал, он все время скрывался, но мне не довелось увидеть ни одного врага – только много слышал про них от него самого. Он был одержим планами быстрого обогащения, большинство из которых относилось к разного рода тотализаторам. Причем, как он уверял, зарабатывал он не столько на ставках, сколько на тонком прогнозировании и, как я понимаю, торговле этими своими прогнозами, если кому такое добро было надобно. Судя по всему, больших доходов это занятие ему пока не приносило. Хотя телефон и звонил иногда, и разговоры велись заговорщически.
Он появлялся всегда неожиданно, не всегда вовремя и пропадал надолго.
Он был балагур.
Я не сказал Раисе, что потерял жилье. Не сказал по двум причинам. Во-первых, это обстоятельство не привносило ничего свежего в наши с ней отношения, а его обнародование могло привести к непредсказуемым последствиям. А во-вторых, не хотелось задумываться о будущем, которое исчезало, как высыхающий источник в засуху, прямо на глазах. Из последних сил старался я не задумываться. Окажись на улице, куда бы я подался? Как бы то ни было, но я уже начинал понимать того таджика. Во всяком случае, время от времени мне приходилось грузить ящики в продуктовом магазине и таскать диваны в мебельном. За это платили сущие копейки благодаря приехавшим на заработки южанам, готовым жить впроголодь, тесно прижимаясь друг к другу.
– Почему бы тебе не пойти работать? – спрашивала Раиса.
– Почему бы мне не перестать жить?
– Я могу устроить тебя барменом.
– Это такие, которые в белых френчах?
– Это официанты, болван.
– Я разве что-нибудь у тебя прошу?
Как-то темной ночью по приевшейся уже традиции в обнимку с нею заявился очередной кавалер, возможно охранник, в камуфляже и тельняшке. Оба были крепко навеселе. Он то и дело поводил плечами, словно в любую секунду готовился дать отпор. Я вышел к ним, как старый пердун-муженек, сонный, в халате, с голыми ногами. Охранник нахмурился:
– Мужэ-эк, дай кисть, мана.
Он пожал мне руку чуть ли не с благодарностью, пока Раиса хихикала в прихожей, с такой, знаете, мужской растроганностью. Его поразила высота наших с ней отношений.
– Ну ты, мужэ-эк, даешь, мана. Райку все уважают. Молоток ты, мужэ-эк. Нам, мужэ-эк, еще побазарить надо будет.
Потом они удалились в спальню, а я, как это бывало не раз, остался предоставленный собственной решимости убираться восвояси либо закрыть на все глаза и ложиться спать на диване. Пока эта дилемма колотила мне в темечко, дверь в спальню отворилась и на пороге появился Райкин гость в чем мать родила, но в тельняшке.
– Слушай сюда, мужэ-эк. Будь боевым товарищем, дайка пивка в холодильнике. А то горло высохло, мана, на хрен.
И это «мужэ-эк», и это «мана», и эта свисающая из-под тельника гроздь гениталий – все это ни с того ни с сего произвело на меня ошеломительное впечатление. Я сказал: «Сичас» – и двинул в кухню. Гость зевнул и скрылся в спальне. Я взял в холодильнике бутылку «Жигулевского» и пошел к ним. Они уже расположились под одеялом, причем Раиса, похоже, задремала.
– Принес? – спросил охранник. – Ставь там, на табурэте.
– Ага, – кивнул я, шагнул к ним и с маху хватил бутылкой о спинку кровати, держа ее за горлышко.
Оба подскочили на месте. Что-то во мне полыхнуло. И в ту же секунду я распластался на Райкином кавалере, прижав к его горлу зажатый в трясущейся руке криво торчащий осколок стекла.
– Пива нет, мужэ-эк, кончилось, – прошипел я. – Может, кровью прополоскать, мана?
Когда я отбросил окровавленное горлышко, охранника уже не было. Белая, как молоко, Раиса подметала осколки и то и дело заливалась нервным смехом.
– Тебя ж посадят, дурака, если он стукнет. Тебя ж, дурака, и посадят.
Да, сонно подумал я, это где-то рядом – сума, тюрьма. Это связано.
Райка села на кровать рядом, обняла меня за плечи, поцеловала, прижалась.
– Последняя бутылка пива была, – тихо сказала она и заплакала.
А охранник не стукнул.
– Что делаешь, Никодим?
– Отращиваю себе брюхо, поскольку толстый человек производит впечатление благополучного.
– И что тебе с того впечатления?
– Да то же самое, что выскочке золотая кредитка.
– Пустяки. Больше положенного все равно не получит.
– Зачем больше? Загвоздка в том, чтоб получить положенное.
– С таким-то брюхом не влезешь в рай.
– Я его тут оставлю.
– Черви сожрут.
– Пусть. А рай, вот видишь – пальмы, попугаи. Больше не надо.
– Так это где?
– Там, где нас нет. Но!..
– Но?
– Но нас там обязательно будет, дружище. Надо успеть до холодов. Осталось совсем немного. Выйдем на трассу, возьмем попутку и поминай как звали.
– Нет, нет.