Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поставив Джесс на ноги и буквально зажав между собой, женщины полуведут, полунесут ее в здание, чтобы осмотреть, обработать раны и связать, если потребуется.
– Ну хватит, Джесс, милая, все будет в порядке, – произносит одна из медсестер, когда они протаскивают вопящую Джесс в дверь. – Зря я надеялась, что с тобой не будет хлопот…
Рут стоит на месте, дрожа от страха и унижения, исполненная раскаяния и решимости. Она подбирает упавшую сумочку, оправляет юбку и говорит себе, что все будет хорошо. Все пройдет. Все наладится.
Глава 9
Майкл несколько ошарашен таким поворотом, и я его понимаю. Он прижимает бокал с джином к груди, как почтенная дама в черно-белом фильме, шокированная новостями о жене викария, сжимает нитку жемчужного ожерелья.
– Черт, – наконец произносит он. – А это… совсем плохо. То есть, конечно, тетя Рут всегда казалась черствой, но вполне порядочной женщиной, понимаешь? Она никого не осыпала поцелуями и не вытворяла ничего вопиющего, например не регистрировалась в популярных социальных сетях, но она была… Ну ладно, в глубине души она была из тех, о ком говорят «у них доброе сердце». А теперь оказывается, что она была… злая? По сравнению с ней, Круэлла де Виль – сама доброта?
– Поскольку мы ее сегодня похоронили, я бы хотела с тобой поспорить, – отвечаю я, стараясь изо всех сил говорить спокойно. – Из уважения, из любви… кто знает? Сегодня мне бы очень хотелось верить, что она не была злой – я бы хотела запомнить ее другой, но у меня не получается. У меня едва хватает сил объяснить все с точки зрения здравого смысла. Может быть, ты мне поможешь? Может быть, ты в состоянии рассуждать логично, Майкл?
Фыркнув, он издает неловкий смешок, но, взглянув мне в лицо, ошеломленно приподнимает брови:
– Ох! Ты серьезно… Ну да. Хорошо. Посмотрим… может быть, он и правда уехал и, может быть, действительно сказал, что больше тебя знать не желает. Может быть, она просто все тебе честно рассказала. И вовсе она не злая. И никогда не была.
– Тогда почему он присылал письма, открытки и поздравления?
– Может быть, передумал.
– А зачем мама их прятала?
– Затем, что… может быть, она… все-таки… была злой? – предполагает он, вскидывая руки, будто защищаясь. – Нет! Подожди! Может быть, она прятала письма, потому что считала, что так будет лучше. Что если он один раз тебя бросил, то уйдет снова, а ты слишком хрупкая, чтобы выдержать такое опять. И раз уж он покинул тебя в час нужды, то ему нельзя доверять, и когда он написал, то… она приняла тайное, но вполне объяснимое решение скрыть все от тебя?
Я киваю и мысленно поворачиваю эту теорию так и сяк, отыскивая ошибки или неточности, проверяя на прочность, как простукивают дыню в магазине.
– Наверное, – сдаюсь я, – такой поступок совершают не со зла? Она видела, что со мной стало, когда он ушел в первый раз, как мне было плохо, и решила защитить меня от подобного в будущем. Может, так и было…
– Вот только… – Майкл хмурится и прикусывает нижнюю губу.
– Что – вот только? Мне не нравится твое «вот только».
– Вот только слишком долго это от тебя скрывали, понимаешь? Почему бы не рассказать тебе обо всем, когда ты поправилась и окрепла достаточно, чтобы жить дальше? Ты пережила смерть отца. Нашла работу. До того, как твою маму разбил первый инсульт, было достаточно времени, чтобы все тебе выложить. Возможно, я просто не понимаю, но почему не отдать тебе коробку с письмами, чтобы ты сама решила, как к этому относиться? Предположить можно все что угодно. Например, она собиралась тебе рассказать, но не успела. Никто не знает, когда случится инсульт, такое не планируют, то есть болезнь застала ее врасплох, а потом она уже не могла с тобой толком общаться. И все же… Не знаю. Никак не могу понять, почему она тебе не рассказала. Честное слово, не могу. Понимаю, мы не рылись в коробке, но писем и открыток там много, очень много – и возникает вопрос: сколько лет он тебе писал?
Я отвечаю Майклу раздосадованным взглядом, хоть и понимаю – это несправедливо. Ведь я сама попросила его найти логическое объяснение. Даже после всех инсультов мама вполне могла общаться, пусть и не слишком красноречиво, но могла, тем более со мной. Конечно, она говорила о самом насущном – об одежде и туалете, о телепрограмме на неделю, просила болеутоляющие лекарства, – но я всегда ее понимала.
Возможно, ей было слишком трудно выразить свои мысли и чувства о чем-то более сложном или, когда мозг пострадал от кровоизлияния, она просто забыла о письмах? Как ни жаль, но правды не узнать.
– Плоховато справляешься с задачей, Майкл. Твоя речь на тему «Докажи, что моя мать не ходячее зло» – полный провал.
– Знаю, знаю… может быть, не стоит обсуждать это да и думать тоже не надо… особенно сегодня. Пойти лучше в паб и спеть что-нибудь под караоке?
– Сегодня нет караоке.
– Разве нас этим остановишь?
– Я… нет. Я не могу так просто все бросить. Мне кажется, нет, я знаю, что все ее действия были продиктованы благими намерениями. С ее точки зрения. Она меня любила. Моя мама. Даже если этот поступок кажется неправильным, даже если он и был неправильным, она сделала это только из любви, как бы странно она ни представляла себе любовь. А значит, она не злая, и что бы ни случилось, когда я буду читать эти письма, я постараюсь, хотя бы постараюсь, об этом помнить.
– Ты права, – отвечает он. – Она тебя любила – сомнений нет. Однако в нашей семье любят странным образом, тебе не кажется? У меня сложилось ощущение, что твои родители не желали видеть Джо. А ты лишь доказала их правоту, вляпавшись в историю, не окончив школу. И тогда они… ну, в худшем случае либо соврали тебе, когда сказали, что он уехал, либо не пустили его к тебе, когда он попытался начать все сначала. Возможно, они желали добра, но результат получился сама видишь какой – ты сидишь тут, разгребая этот чертов замес, а он, наверное… не знаю. Да и кто знает?
– Ни один из этих вариантов хорошим не назовешь, – вздыхаю я и касаюсь коробки кончиком пальца, мысленно проникая внутрь, в воображаемую вселенную,
