Завтра… Завтра его, Асотля, уже не будет… То есть он будет, но уже не он, а освобожденная от тела душа, не здесь, а в ином – хочется верить, более счастливом – мире. Кстати, наверное, там его ждет не дождется Шочи!

Эх, сюда бы сейчас этого парня! Насладился бы, попробовал женщин… В конце концов – что он видел в жизни? А сам Асотль?

Нет, кальмекак, друзья-приятели – это само собой. И – Ситлаль, Звездочка. Да-а, недолго длилось их счастье. Что ж – на все воля богов, видать, и Асотль, и Ситлаль плохо их почитали. Хотя, с другой стороны, собственной-то крови не жалели, а что они еще могли? Принести в жертву раба? Пленника? Так еще не дошло дело до военных походов… Чуть-чуть не дошло. Увы.

Пьяный, в окружении прекраснейших, покорно и восторженно исполняющих любую прихоть женщин, Асотль и не заметил, как наступил вечер. Уснул, и рука его расслабленно свесилась с ложа…

А в двух кварталах от храма, во дворце верховного вождя Ачитомитля, горько плакала Звездочка…

Она мечтала о волосатой мужской груди, о запахе мужчины.

Франсуа Мориак. «Мартышка»

Вот так вот, дожил.

Предали, сдали – и любовница, и лучший друг. И главное – зачем? Что он им такого сделал? Зависть… Обычная людская зависть? Может быть, может быть…

Таблетки из сине-красной коробочки, что вручил доктор, Михалыч отвез на анализ. Потом позвонил: все, как и предполагалось, яд.

Особый, коварный, действующий не сразу и практически не оставляющий никаких следов: просто внезапно прихватило сердце. Инфаркт. Инфаркт – без всякой надежды. Надорвался, бывает, возраст, знаете ли. Да и перенервничал – выборы.

Почему, Господи? Почему?

Он так и спросил любовницу, когда та, ничего еще не подозревая, явилась:

– Зачем?

И показал коробочку.

Леночка дернулась – поняла, не дура, далеко не дура. Но тогда тем более – зачем?

– Ну? – Геннадий Иваныч терпеливо ждал ответа… Понимая, что вряд ли дождется. – Зачем ты это сделала, тварь?

– Я тварь?! – Девушка взорвалась, взвилась вдруг, словно рассерженная, выпустившая когти кошка. – А ты – не тварь? И такие козлы, как ты!

– Что же я тебе сделал плохого? И чем доктор лучше меня?

– Ничем! Такой же козел, прав был Уэльбек! Все вы, богатые мужики, – сволочи, редкостные твари, даже не представляете, какие редкостные…

Леночку понесло в истерику, а Перепелкин и не пытался ее успокоить, просто сидел, слушал.

– Ты спрашиваешь – почему? А ты знаешь, как я жила? Не-ет, вам, столичным, московским да питерским паразитам, этого не понять! Я ведь хорошо училась, школу с серебряной медалью закончила, но дальше, куда хотела, не поступила бы… Не на что! Да и учиться хоть где – тоже не на что, родители – бюджетники, получают копейки… А я бы очень хотела, чтобы у них была обеспеченная старость… О, он еще спрашивает! – Девушка уже почти шипела, злобно и страшно, с совершенно непостижимо искренней ненавистью. – Наш, российский мир жуткий… Это только кажется, что молодым можно всего добиться; без связей, без помощи родителей поди попробуй! Мне еще повезло – я красивая, да и вроде не дура. Но вот в университет поступила не сама – хотя должна была бы, а только после того, как ты позвонил, проплатил, устроил. Спасибочки, богатенький Буратино! О, как я ненавижу тебя и таких, как ты! Ненавижу… Вы же всю, всю страну под себя испоганили, гнусные похотливые твари! Дай сигареты…

Геннадий Иваныч нашел в столе пачку «Мо», молча бросил – кури.

Леночка нервно щелкнула зажигалкой.

– Твари вы все…

– Пусть так. – Перепелкин грустно усмехнулся. – Ну, а ты-то сама чем лучше? Ведь не захотела пахать, нет, все подай сразу – благо, как ты верно заметила, не дурнушка. Что же не пошла по жизни сама? Училась бы, подрабатывала бы официанткой, потом вышла бы замуж, детеныша родила… Так ведь нет! Хочешь скажу, почему – нет?

Любовница не отзывалась, курила, с презрением выпуская дым в потолок.

– Потому что у себя там, в поганой провинции, насмотрелась телевизора: как же, все хочется сразу – молодость, бабки, успех! Я, между прочим, к своему успеху лет двадцать шел, медленно, упорно… Зато и имею основания себя уважать…

– Х-ха!

– Да-да, уважать, хоть ты и смеешься. Всего в этой жизни я добился сам, да, сам… И не скоро. Кстати, и тоже не в столицах родился… А таким, как ты… Тебе-то за что себя уважать? Извини – содержанка и есть содержанка.

– Спасибо, подстилкой не обозвал…

– Пожалуйста!

– Нет, ну в самом деле – чего ж работать-то не пошла? Чего ж ко мне кинулась?

– А не наоборот ли дело было, а? Что, забыл уже? А что касается уважения… Я тоже много чего добьюсь, можешь не сомневаться! А что через тебя, так какая разница? Использую и выброшу, как презерватив… Что смотришь? Ну, ударь меня?

– Ты же знаешь, я не бью женщин.

– Ах-ах-ах, да у нас принципы!

– Да. В отличие от тебя.

– А у меня их нет, ты прав, да и откуда? Вы… Такие, как ты, вдруг разбогатевшие папики, создали этот мир под себя и его используете… А мы используем вас! Почему нет? Круговорот природы.

– Приспособились, значит…

– Угу… И знай, ни одна из содержанок своего толстобрюхого «папика» не любит и не уважает и – придет время – воткнет в спину нож. Смею заметить, этот циничный мир создали не мы – вы! Вот и получайте.

– Прямо – политинформация, – невесело пошутил Перепелкин. – Джунгли капитализма – мир чистогана и наживы. Так как ты с доктором спелась?

– А так… Он так на меня смотрел… Это ты, болван, ничего вокруг не замечаешь. А я заметила… И не отказала – вдруг да пригодится?

– Вижу, что пригодился…

– Конечно.

– Интересно, а доктору-то это зачем?

– Думаю, ему просто тебя заказали… А я подмогла – деньги лишними не бывают. Ты же мне не так уж и много давал, а тут – такой случай. Получила бы бабло – и свалила, век искать – не найти.

В этом месте Геннадий Иваныч покрутил пальцем у виска:

– Ну ты и дура! А еще говоришь – умная. Ты что, полагаешь, после моей сме… тьфу ты… После всего заказчики позволил бы тебе уйти?

– Ушла бы! И не искали бы – всех бы это устроило, лишь бы языком не трепалась, а я ведь не из болтливых.

– Наивная дурочка.

Леночка что-то еще хотела сказать, да в дверь позвонили, и Геннадий Иваныч знал – кто. Да, пора уже было им объявиться…

Встав, Перепелкин направился к двери, на полпути оглянулся и с усмешкой посмотрел, как любовница бросилась к окну: