— Я знала, что так все и кончится, — уныло сказала Хомили, когда немного позднее они вощили кусочком свечи мешок. — Что я всегда говорила там, дома, когда ты просила, чтобы мы переселились? Разве я не говорила тебе, что нас ждет? Сквозняки, ночные бабочки, червяки, змеи и все такое. Ты сама видела, каково это, когда идет дождь. А что будет зимой! Даже подумать страшно. Никто не может сказать, что я не стараюсь, — продолжала она, — и никто никогда не замечает, чтобы я жаловалась, но, помяни мои слова, Арриэтта, нам не дожить до весны.

Из глаз Хомили упала круглая, как шарик, слеза и покатилась по навощенному мешку.

— Ну, после крысолова, — напомнила ей Арриэтта, — мы бы и дома не дожили до весны.

— Этот мальчик был прав, — продолжала свое Хомили. — И ничего удивительного. Помнишь, он говорил, что добывайкам пришел конец? Наш час пробил. Если ты хочешь знать, что я думаю, — мы и правда вымираем.

Но когда, взявши мешок для воды и кусочек мыла, они пошли на ручей, Хомили немного повеселела. Сонная жара, тихий плеск крошечных волн у пристани из куска коры всегда действовали на нее умиротворяюще. Она даже посоветовала Арриэтте помыться и позволила ей поплескаться на мелководье. Вода прекрасно держала легонькое тельце девочки, и Арриэтта чувствовала, что недалек тот день, когда она научится плавать.

Чувствуя себя после купания бодрой и свежей, Арриэтта отправилась к перелазу за конскими волосами, а Хомили осталась в нише и стала готовить второй завтрак (Хотя, что тут готовить, — с раздражением подумала Хомили, выкладывая на стол несколько ягод шиповника и боярышника, немного водяного кресса и ядрышки двух орехов, расколотых молотком).

Волосы зацепились за куст куманики примерно на полпути от земли до верхушки; но Арриэтта, освеженная купанием, была только рада возможности полазать. Спускаясь вниз и нащупывая ногой опору, она коснулась голой подошвой не прохладной коры, а чего-то теплого и мягкого. Арриэтта вскрикнула и повисла, крепко сжимая волосы и вглядываясь в гущу листьев внизу. Ничто не шевелилось, ничего не было видно, кроме переплетения ветвей, испещренных солнечными пятнами. Секунда… другая… Арриэтта не отваживалась спускаться дальше, и тут ей почудилось какое-то движение, словно качнулся конец ветки. Приглядевшись, она увидела очертания загорелой руки. Конечно, это не может быть рука, — сказала она себе, — но ни на что другое это не было похоже, — ладошка и маленькие мозолистые пальцы, не больше, чем у нее. Собравшись с духом, Арриэтта дотронулась до нее ногой, и рука схватила ее за пятку. Стараясь вырвать ногу, Арриэтта потеряла равновесие и с визгом полетела на сухие листья, устилавшие землю. Хорошо, что до нее оставалось всего несколько веток. Вместе с Арриэттой спрыгнула небольшая фигурка одного с ней роста.

— Испугалась? — со смехом сказал незнакомец.

Тяжело дыша, Арриэтта уставилась на него.

Смуглое лицо, черные глаза, всклокоченные черные волосы. Одет он был, как догадалась Арриэтта, в потрепанную кротовую шкуру мехом внутрь. Он был такой замусоленный и грязный, что сливался не только с сухими листьями, на которые они упали, но и с черными ветвями.

— Ты кто? — спросила Арриэтта.

— Спиллер, — весело сказал он, откидываясь назад и опираясь на локти.

— Фу, какой ты грязнуля, — помолчав, с отвращением заметила Арриэтта; она все еще не могла отдышаться и была очень сердита.

— Может быть, — сказал он.

— Где ты живешь?

В его темных глазах мелькнула лукавая искорка.

— Здесь и там, — сказал он, пристально глядя на нее.

— Сколько тебе лет?

— Не знаю, — сказал он.

— Ты мальчик или взрослый?

— Не знаю, — сказал он.

— Ты что, никогда не моешься?

— Нет, — сказал он.

— Ну, — после неловкой паузы сказала Арриэтта, обмотав прядь жестких лошадиных волос вокруг пояса, — я пошла.

— В эту нору в насыпи? — спросил Спиллер и в его голосе прозвучала чуть заметная насмешка.

У Арриэтты сделался растерянный вид.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

Она заметила, что когда Спиллер улыбается, кончики его губ поднимаются прямо вверх, так что рот похож на букву V; никогда в жизни она не видела такой плутовской улыбки.

— Ты что, никогда раньше не встречала ночную бабочку? — спросил он.

— Значит, ты подсматривал за нами ночью? — воскликнула Арриэтта.

— А разве в эту нору вход воспрещен? — спросил он.

— Пожалуй. Это наш дом.

Но Спиллер вдруг потерял интерес к разговору и, отвернувшись от нее, устремил блестящий взгляд куда-то вдаль. Арриэтта открыла было рот, но он предостерегающе махнул рукой, по-прежнему не сводя глаз с поля. Она с любопытством смотрела, как он осторожно поднялся на ноги, одним прыжком взлетел на ветку над головой, взял что-то и снова спустился на землю. В одной руке у него был тугой темный лук с тетивой из кишок какого-то животного, почти такой величины, как сам Спиллер, в другой он держал стрелу.

Пристально вглядываясь в высокую траву, он положил стрелу на тетиву. Раздался резкий звенящий звук, и стрела исчезла. Издалека донесся тихий писк.

— Ты кого-то убил! — горестно воскликнула Арриэтта.

— Это я и хотел сделать, — ответил он и спрыгнул с насыпи в поле. Подошел к месту, где трава росла густым пучком, и скоро вернулся с мертвой мышью-полевкой.

— Есть-то надо, — добавил он.

Арриэтта была потрясена. Почему — она и сама не могла понять. Дома, под кухней, они всегда ели мясо, правда, они добывали его наверху, у человеков; она видела его сырым, но никогда не видела, как убивают животных.

— Мы — вегетарианцы, — поджав губы, сказала она.

Спиллер не обратил на это никакого внимания. Для него это слово не имело смысла, как и многие другие. Просто шум, который люди производят ртом.

— Хочешь мяса? — мимоходом спросил он. — Можешь взять ногу.

— Я и пальцем до нее не дотронусь! — негодующе вскричала Арриэтта.

Она поднялась с земли и отряхнула юбку.

— Бедняжка, — сказала она, указывая на полевку. — А ты — противный, — добавила она, указывая на Спиллера.

— А кто не противный? — заметил Спиллер и снял с ветки колчан.

— Дай посмотреть, — попросила, оборачиваясь, Арриэтта.

Ей вдруг стало любопытно.

Спиллер передал ей колчан. Он был сделан из пальца от перчатки, крепкой перчатки из толстой кожи; стрелы — из сухих сосновых игл с грузилом на одном конце и шипом от терновника на другом.

— Как ты прикрепляешь шип? — спросила она.