На новых кораблях был даже каменный очаг, защищенный от ветра и дождя! Шеф уловил запах густой похлебки с колбасой и вспомнил, какие ему доводилось испытывать муки голода. Говорят, что бедность не входит в число добродетелей. Возможно, добродетели помогают переносить нужду, но она никого не делает лучше.

Его приятные размышления были внезапно прерваны суматохой на форкасле, передней боевой платформе: оттуда донеслись возбужденные голоса мужчин и перекрывающий их визг, невозможный в море визг женщины. И притом, судя по звуку, женщины негодующей. Шеф торопливо пробрался к борту и зашагал по палубе семидесятифутовой длины.

Это действительно оказалась женщина, однако в первый момент Шефа больше поразил вид его друга детства, лекаря Хунда: набычившись, тот всем телом отталкивал шкипера Ордлафа. Хунд был далеко не силач — такой субтильный, миролюбивый и кроткий, что жалко смотреть. С трудом верилось, что он теснит грузного Ордлафа.

Но еще более странно выглядела женщина. Шеф сразу заметил каштановые волосы и сверкающие голубые глаза, и какие-то воспоминания шевельнулись в его мозгу. Но потом он уже не видел ничего, кроме ее одежды.

Медленно до сознания доходило то, что уже отметил взгляд. Определенно, это одеяние жреца Пути. Белоснежная, многократно отбеленная шерстяная ткань. На шее амулет, но не из тех, которые легко опознать. Не яблоко лекарей и не молот кузнецов. Лыжи бога Улла? Нет, перо, грубо сделанное, но узнаваемое перо птицы. А вокруг талии низка священных ягод рябины.

Шеф обнаружил, что рядом стоит Торвин. И еще он понял, что крик и возня затихли, прерванные его появлением и пристальным взглядом.

— Она с тобой? — с изумлением спросил король у Торвина. — У вас теперь есть жрицы?

— Не со мной, — был угрюмый ответ. — Она не имеет права носить наши амулеты и одежду. Надо снять платье и все прочее.

— И что потом?

— А потом за борт ее, — вмешался Ордлаф. — Слыханное ли дело — баба на корабле? — Он тут же спохватился: — Я хотел сказать — носящая прялку.

Шеф хорошо знал, что среди его моряков, даже среди англичан вроде Ордлафа, которые оставались христианами, распространен особый табуированный жаргон, слова haf. Викинг Бранд и его люди были уверены, что упоминание в море о таких непотребных существах, как женщины, кошки и христианские священники, — верный способ накликать беду и хуже этого может быть только путешествие на одном с ними корабле. Также нельзя было запросто называть составные части своего корабля, для них имелись особые ритуальные названия. Об этом и вспомнил Ордлаф. Но все это вылетело у Шефа из головы, едва он снова присмотрелся к стоящей напротив женщине. Король рассеянно отодвинул рвущегося на защиту Хунда, чтобы без помех окинуть ее взглядом.

— Я видел тебя раньше, — сказал Шеф. — Ты меня ударила, расквасила нос. Это было возле Бедриксворда, в лагере… в лагере могучего воина. Ты была в палатке, которую я разрезал, в палатке… — Шеф запнулся. Он не помнил правил Бранда на этот счет, но что-то подсказывало, что имя Ивара Бескостного может ничуть не хуже, чем женщины и кошки, разъярить и накликать морских ведьм Ран, богини глубин. — В палатке бледного человека, — наконец выкрутился он.

Она кивнула:

— Я тоже тебя помню. У тебя тогда было два глаза. Ты разрезал палатку, чтобы вытащить английскую девушку, но перепутал меня с нею. Я тебя ударила, и ты меня отпустил.

По-английски она говорила с норвежским акцентом, таким же заметным, как у Бранда, но не таким, как у многих приверженцев Пути, говорящих на смеси английского и норвежского. Эта женщина из племени данов. Похоже, чистокровная. Откуда она взялась?

— Я провел ее на борт, — заявил Хунд, которому наконец-то удалось привлечь к себе внимание. — Спрятал ее под палубой. Шеф, ты был учеником Торвина, я был учеником Ингульфа. А Свандис — моя ученица. Прошу защитить ее, как Торвин защищал тебя, когда псы Ивара желали твоей смерти.

— Если она твоя ученица, почему не носит яблоко Идун, знак лекарей? — спросил Шеф.

— Женщины не могут быть учениками, — проворчал Торвин.

— На это я могу ответить, — сказал Хунд. — Но есть еще много вещей, которые необходимо разъяснить. С глазу на глаз, — добавил он.

Шеф задумчиво кивнул. Хунд ничего не просил лично для себя с того самого дня, когда Шеф снял с него рабский ошейник. Однако он верой и правдой служил своему королю. У него есть право быть выслушанным. Шеф молча указал на закуток, где был подвешен королевский гамак. Он обернулся к Ордлафу, Торвину, всей команде и стоящим позади нее смуглолицым арабам.

— Больше никаких разговоров о раздевании и швырянии за борт, — распорядился Шеф. — Ордлаф, раздавай еду и не забудь про нас с Хундом. А что до женщины, отведи ее на корму, и пусть двое твоих помощников присмотрят за ней. Ты отвечаешь за ее безопасность. Леди, — добавил он, — следуй за этими людьми.

Какое-то мгновение она сверлила Шефа взглядом, будто собираясь ударить снова. Когда она обмякла и опустила глаза, Шеф с содроганием сердца вспомнил, где видел эти свирепые черты. В поединке на сходнях. Это женское воплощение Бескостного, которого Шеф убил и сжег, чтобы его дух никогда не вернулся. Что за тень вызвал Хунд из прошлого? Если это драугр, дважды рожденный, Шеф последует совету Торвина. И тем самым снимет камень с души у своих моряков, мрачно принявшихся за еду.

— Да, она дочь Ивара, — признал Хунд, когда они уселись в темноте под платформой передней катапульты. — Я понял это совсем недавно.

— Но как у него может быть дочь, родная дочь? Ведь он ничего не мог с женщинами, поэтому его и прозвали Бескостным. У него не было…

— Да были, были, — вздохнул Хунд. — И ты прекрасно это знаешь. Сам раздавил их в кулаке, когда его убивал.

Шеф примолк, вспомнив последние мгновения своего боя с Иваром.

— Когда мы с ним познакомились, — продолжал Хунд, — он, похоже, и впрямь уже ничего не мог с женщинами. А раньше у него получалось — если сначала помучит. Таких мужчин, которых возбуждают боль и страх, слишком много даже в твоем королевстве. К концу жизни он стал ценить в женщинах только боль и страх, и, думаю, ни одна из его жертв уже не надеялась выжить. Знаешь, от этого ты спас Годиву, — добавил он, со значением посмотрев на короля. — Поначалу Ивар обращался с ней хорошо, но, как я слышал, он так делал нарочно, чтобы острее было удовольствие потом, когда доверие жертвы вдруг сменится страхом.

В молодости его притязания были, видимо, поскромнее. Женщинам удавалось выжить после того, что он с ними вытворял. Даже попадались такие извращенные, что сами помогали ему.

— Неужто радовались побоям? — недоверчиво фыркнул Шеф.

Ему самому нередко доводилось испытывать боль. Нынешний собеседник выжег ему глаз иглой, чтобы не случилось худшего. Шеф совершенно не понимал, как боль может доставлять удовольствие.

Хунд кивнул.

— У него даже могло быть что-то вроде любви с матерью Свандис. Как бы то ни было, эта женщина зачала от него дочь и дожила до родов. Хотя вскоре после них умерла, ведь Ивар становился все более жестоким. Он очень дорожил дочерью, возможно, из-за ее матери, а возможно, потому, что она была живым доказательством его мужских способностей. Он взял ее с собой в поход великой армии на Англию. Но после переполоха под Бредриксвордом все Рагнарссоны отослали своих женщин — настоящих жен, а не наложниц — в безопасный Бретраборг. Шеф, скажу тебе как лекарь. — Хунд взялся за амулет-яблоко, чтобы засвидетельствовать свою серьезность. — Эту девушку трижды пугали до полусмерти. Первый раз в Бредриксворде. Большинство женщин из той палатки убили, это тебе известно. Годиву ты вытащил, а Свандис схватила оружие и затаилась между растяжек, где воинам нелегко было ее найти. Всех остальных зарезали англичане, настолько ослепленные яростью, что уже ничего не разбирали. Утром она собирала тела. Второй раз — в Бретраборге, когда ты взял его штурмом. Она тогда жила как принцесса, любая ее прихоть выполнялась. И вдруг повсюду опять кровь и огонь, и после этого ей пришлось бродяжничать. Никто не принял бы дочь Рагнарссона под свой кров. А достань она золото, любой его отнял бы. Все ее родственники были мертвы. Чем, по-твоему, она жила? Прежде чем добралась до меня, она прошла через множество рук. Словно монахиня, которую захватили викинги и передают от костра к костру.