Терри в тот вечер работала кассиром, а Мэтт паковщиком — два самых приятных ей человека на свете. Обоим не больше двадцати, но у них всегда была наготове улыбка для старой женщины, никакого снисхождения, всегда хватало ума спросить, что хорошего было у нее за день, как ее артрит, а главное, всегда выслушивали, когда она отвечала на их расспросы.

Миссис Гринберг купила двенадцать банок кошачьих консервов и пятифунтовый[15] пакет сухого корма для бродячих кошек, которые прибивались к ней, прохладительную вишневку для мальчика, бутылку любимого пива Ричарда, чай и куриные грудки без кожицы, а еще кашу с отрубями для себя.

Она все время думала, что Терри и Мэтт это как раз те двое, на кого можно рассчитывать, что они, наверное, «передадут дальше», а еще, может быть, та милая леди из «Кошкиного дома» в Северном округе, станет подходящей третьей. Ричард взбесится, но, возможно, суровая любовь ему как раз и нужна, и с этой мыслью в голове миссис Гринберг вернулась к холодильному шкафу и поставила обратно на полку бутылку пива. Выпьет и вишневки или охлажденного чаю, а то и отправится домой, прихватив с собой свое курево и собственные денежные неурядицы.

— Добрый вечер, миссис Гринберг, — приветствовала Терри, проводя купленными товарами перед сканером. — Сегодня проезжала мимо вашего дома. Садик выглядит чудесно.

Похвала была приятна, у пожилой женщины душа возликовала, как после танца с симпатичным юношей, когда она еще в школе училась: кто-то еще, помимо нее, это заметил и не остался равнодушным.

— Ведь правда, чудо? — воскликнула она. — Это все Тревор Маккинни устроил. Такой хороший мальчик! Вы его знаете?

Терри о нем слыхом не слыхивала, зато ее явно радовал прямо-таки сияющий вид миссис Гринберг, так же как и Мэтта, чья улыбка, как в зеркале, отражала ее собственную, когда он паковал кошачью еду.

Он стригся по-модному, этот Мэтт, красивый юноша с высоко выбритыми волосами по сторонам головы и прядками подлиннее посредине, зато всегда был чист и свеж, будто говорил своим видом: я модерновый, но я не панк.

— Приятно видеть вас такой радостной сегодня, миссис Гринберг. — Мэтт заботливо загрузил купленное в сумку-каталку, так чтобы все держалось в равновесии и не вызывало хлопот в дороге.

Приятно было бы и на Мэтта посмотреть, когда тот обрадуется, только, увы, замысел таков, что ее тогда рядом не будет. Молодым людям нужно немного отложенных на черный день денег, на ученье в колледже, например, пусть даже их и не хватит, чтобы оплатить учебу, но, может, на книги с одеждой, да мало ли на что им заблагорассудится их потратить, поскольку миссис Гринберг чувствовала: и ей и ему можно верить.

А еще та милая леди в «Кошкином доме», она сразу же пустит деньги на стерилизацию котов с кошками и на другие ветеринарные расходы. В ее приоритетах никаких сомнений нет.

Да, подумала миссис Гринберг, вновь выйдя в бодрящий, напоенный свежестью вечер. Все верно. Завтра утром она первым же делом обзвонит кого надо по телефону.

* * *

Боль у нее в груди появилась, когда она возвращалась домой.

Не в сердце, а скорее в легких, как при приступе гиперемии, и миссис Гринберг часто останавливалась, чтобы перевести дыхание. Не такая уж она и старуха, напоминала она себе, только-только за пенсионный возраст перевалила, зато после утраты Мартина заметила, как тело ее стало само по себе сдавать, словно бы не оставалось у него сил ждать. Словно бы все, что защищало ее организм, перестало заботиться о защите и лишь поторапливало ее. Артрит с тех пор утроил свою хватку, и она становилась добычей любой пустячной заразы, вертевшейся вокруг.

Часто останавливаясь передохнуть, она сделала крюк (чего раньше не делала никогда), чтобы пройти мимо дома Тревора Маккинни. Такой приятный домик с округлой крышей под кровельной плиткой, в окружении растений, которые ничуть не выглядели чрезмерно разросшимися. Все портила эта покореженная, ужасная штуковина перед входом, напоминавшая жуткие останки после неприглядной смерти на шоссе. Миссис Гринберг представляла, как, должно быть, хотелось матери мальчика избавиться от этого ужаса, как хотелось ей вернуть былую простую красоту окружению ее жилища, возможно, она даже мечтала об этом так же, как и сама миссис Гринберг мечтала о своем садике.

Нынче вечером в доме гость, поняла она, остановившись дух перевести на тротуаре. Белый «фольксваген-жучок», отлично ухоженный, стоял возле дома. Новый поклонник. Хорошо. Прежнего она видела, и он не показался ей подходящей парой.

Ей было видно в окно ярко освещенной столовой его лицо — правую его сторону в профиль.

Хорошо одетый чернокожий мужчина, такой красивый и утонченный.

Что ж, тогда хорошо. Для них хорошо.

Миссис Гринберг надеялась, что мать Тревора не станет никого слушать, не позволит никаким мелким умишкам встать у нее на пути. Ее в свое время пытались отговорить выходить замуж за Мартина, потому что тот был евреем, только она не послушалась, и Мартин стал лучшим мужем, какого только может желать женщина. Хороший человек он и есть хороший человек.

Возможно, мать Тревора выйдет замуж. Славно для мальчика, если она это сделает. С матерью Тревора миссис Гринберг никогда не встречалась, но знала, что та ей понравилась бы, потому что… взгляните, что она произвела на свет своим чревом и своей любящей заботой. Мальчика, способного полюбить садик ради больной, скованной артритом женщины, у которой уже нет сил любить этот садик, как следовало бы.

— У вас там хорошая женщина, — тихонько выговорила она вслух, обращаясь к красивому, утонченному мужчине в окне, который, конечно же, не слышал ее. — Хорошая женщина с хорошим мальчиком. А вы заботьтесь о них. Я знаю, что вы так и сделаете.

Когда она наконец-то добралась до дому, запыхавшаяся и с болью в груди, Ричард, благодарение Богу, уже ушел.

Она приняла горячую ванну и улеглась, кашляя, в постель, зная: что бы ни случилось теперь, садик будет под присмотром. Крыльцо надо подкрасить. Завтра она сделает несколько звонков, кое о чем договорится. То, что потом, не имело значения.

Даже если то, что следом заберется в нее, будет гадостью: воспалением легких или азиатским гриппом. Даже если ей не удастся выкарабкаться на этот раз, это будет неважно. Все уже улажено или будет улажено к тому времени.

Сон наваливался как что-то тяжкое и всепоглощающее, похожее на утешительные уста смерти, какими они ей представлялись: обещающие ей встречу с ее Мартином и долгий, давно заслуженный отдых.

Она заглянула к Тревору пожелать спокойной ночи сразу же, как м-р Сент-Клер уехал. А тот уехал как раз вовремя, как по часам. Что вообще в этом человеке было такого, что всякий раз заставляло ее чувствовать, будто она на пароход опаздывает или что-то в этом роде, и почему ей никак не отделаться от мысли, будто он делает это нарочно?