— Ну что ж, Тревор, — произнесла она. — По-моему, это хорошая затея. Расскажи нам о ней побольше.

И Тревор принялся объяснять, помогая себе калькулятором, каким огромным делом это могло бы стать. Где-то на шестнадцатом уровне, на котором у него было уже вовлечено сорок три миллиона сорок шесть тысяч семьсот двадцать один человек, калькулятор оказался не в состоянии подкреплять оптимизм Тревора числами. Только мальчик был убежден: еще несколько уровней и числа окажутся больше, чем население мира.

— Тогда, знаете, что произойдет?

Арлин взглянула на Рубена, но тот и не подумал догадываться, желая услышать ответ от самого Тревора, мозг которого явно работал вовсю.

— Нет, милый. Что?

— Тогда каждому помогут больше одного раза. И тогда добро станет разрастаться еще быстрее.

— Вы как думаете, мистер Сент-Клер? — Арлин явно хотела, чтобы он хоть что-то сказал, но у него с каждой минутой убывала уверенность в том, что могло бы стать этим «что-то».

— По-моему, Тревор, это благородная идея. Большое усилие. Большие усилия ведут к хорошим оценкам. Как ты относишься к тому, что Джерри арестовали?

Тревор вздохнул. По выражению лица Арлин Рубен понял, что наконец-то верно справился с возложенной на него задачей.

— Ничего страшного, думается. Вот только мне придется все заново начать, вот и все. Все в порядке, в общем-то. У меня уже другие идеи есть.

— Какие, например, милый? — спросила Арлин сладеньким голоском, к которому всегда прибегала, когда расспрашивала собственного сына.

— Это секрет. Можно, я пойду?

Арлин опять перехватила взгляд Рубена, моля о чем-то. Словно бы не могла попросту сказать: «Нет, молодой человек, мы еще тут не закончили». Рубен только плечами пожал.

— Ладно, тогда беги, милый.

Тревор ринулся к своей спальне, но, когда он катил мимо Рубена, тот мягко ухватил мальчика за рукав и притянул к себе так близко, чтобы сидевшая через стол Арлин, как он надеялся, не услышала.

— Тревор, нельзя сдирижировать любовь.

— Что такое «сдирижировать»?

— Нельзя сделать так, чтобы она охватила кого-то другого.

— Это как-то связано с музыкой?

— Не всегда.

— А-а. Нельзя, да? То есть. А-а. Ладно. Впрочем, это не было моей идеей. Во всяком случае.

— Просто проверяю.

Рубен отпустил рукав, и мальчик исчез.

Рубен поднял взгляд и увидел, как в пристальном взгляде Арлин через стол возгорается смесь из напряжения, гнева и ракетного топлива, к которой он начинал премило привыкать.

— Что вы ему сказали?

— Это секрет. Вы позволите, я пойду?

Из дневника Тревора

Мама с м-ром Сент-Клером нравятся друг другу. Я это точно знаю. Вот чего сообразить не могу, почему они этого не понимают? Это ж так ясно, мне просто хочется как бы встряхнуть их и сказать: «Да признайте же это!» М-р Сент-Клер ей здорово бы подошел, по-моему. По-моему, он все свое сердце отдаст тому, кто скажет: «А знаешь, та половина лица, что у тебя есть, прелестна». Ну, знаете, типа стакан наполовину полон, вместо, ну, вы понимаете. У него от своего лица — одна печаль. По-моему, не будь этого, он охотнее признавался бы, когда ему кто-то нравится. С другой стороны, у мамы моей лицо классное, а она тоже не признается. Поди разберись!

Что, если бы мир и в самом деле изменился из-за моей затеи? Крутейшая бы штука вышла, а?! Тогда бы все сказали: «Кому какое дело до его лица, он лучший в мире учитель — вот в чем суть». Вот круто было бы!

Думаю, лучшее мое достижение в моей затее это миссис Гринберг. Джерри под арест попал, а м-р Сент-Клер говорит, что нельзя сдирижировать любовь, что звучит так, будто я пытался дирижерской палочкой во все стороны махать или еще что. Однако пока такое впечатление, что он как бы прав.

Кабы не садик. Садик от всей этой дирижерской ерунды никуда не денется.

Ее покойный муж, Мартин, верил в чудеса, только рак его все равно прибрал. С тех пор как муж ушел, миссис Гринберг старалась вновь привнести эту веру, считая ее естественной для семьи, которой небесами предназначено жить в ее серо-голубом доме.

И в этот вечер, впервые за много лет, чудо сидело рядом с ней на садовых качелях, пока она потягивала охлажденный чай. Чудо улыбалось ей и сквозь нее, а она отвечала ему улыбкой.

Чудо в образе ее садика.

В последнее время ей во сне стало сниться, как она, проснувшись, потянется, расправит, превозмогая боль, пораженные артритом суставы, усядется поудобнее у окна и увидит, что, как по волшебству, садик ее вновь стал единым целым. А вот в сумерках прохладного весеннего вечера садик — одно целое. Кусты подстрижены, трава покошена, клумбы выложены свежей кедровой щепой, заново выровнены граблями, мешки с опавшими листьями и обрезками веток сложены у бровки и станут достоянием истории в день вывозки мусора.

Нельзя сказать, чтобы чудо было нежданным, потому что она изо дня в день следила за тем, как соседский мальчик все это делает. Всего на голову выше него, она стояла с ним рядом и показывала ему переплетения в розовых кустах, которые те умоляли проредить, и где опрыскивать, чтобы избавиться от тлей, и на пробившиеся сорняки, и на почвенный покров, которому требовались подкопка, полив и возможность расцвести.

Однако у чудес возможны и находятся посредники, решила она, и после заметила, что в этот вечер охлажденный чай на вкус слаще обычного, хотя и готовила она его в точности, как всегда, что от холодного стакана, руки не так ломит артрит, как то было привычно.

И, словно бы заглушая эту совершенную гармонию как раз в тот момент, когда она обрела ее, на дорожке появился ее сын, Ричард Грин, регулярно навещавший ее — в два месяца раз.

Как у женщины по фамилии Гринберг оказался сын с фамилией Грин, было выше ее понимания, однако таково было его узаконенное имя, хотя им она никогда его не называла. Сын отрекся от фамилии своего отца, ее покойного мужа, словно бы стыдился, и мысль об этом пронзала ей голову в точности как мигрень, всякий раз внедряясь в мозг и готовя место для последующей изнурительной боли. Сын вышагивал на манер Джеймса Дина[12] (или хотя бы похоже на того), выставляя напоказ все свое «я» и никакого изящества, и с каждым разом, являясь с визитом, он все больше и больше походил на Элвиса с его большущими непослушными бакенбардами. Даже в прохладный весенний вечер он был одет в эту ужасную обтягивающую мышцы майку-безрукавку (не слишком-то уместную при его волосатых плечах) и, несмотря на убывающий свет, носил солнцезащитные очки.