При каждом удобном случае Грачев говорил Ельцину о недостатках Геращенко. «Мерзавец! Негодяй!» – как гвозди, сыпались на Ельцина нелестные характеристики от министра обороны на центробанкира. Президент устало отвечал: «На вас на всех не угодишь. То один не нравится, то другой». Но замечания делали свое дело: на Геращенко жаловался не только Грачев, но и Гайдар, и американцы во время визитов. Все сначала радовались, думая, что придет финансовых дел мастер и все наладит, а все оказалось не так просто. Новый центробанкир продолжал быть во фронде, но не так прямолинейно, как предыдущий. Геращенко гнул свою линию с шуточками и прибауточками. Пережив крах Госбанка СССР и равнодушие советского руководства к его ведомству, он выработал стиль защиты – через легкость и шутку. Если принимать все всерьез, можно сойти с ума.

Геращенко был политически хитрее Матюхина, на рожон не лез, но умело пользовался любимым выражением всех банкиров «Да, но…» Эту спасительную фразу он выучил еще в Германии, когда возглавлял советский загранбанк Ost-West Handelsbank.

А департамент полевых учреждений Центробанка Геращенко все-таки отстоял. Да и Грачев спустя некоторое время забросил эту идею. Министру обороны было уже не до департамента Центробанка: он увяз в первой чеченской войне. ЦБ стал политическим игроком.

Политический буфер

Недолго банкиры радовались возвращению Геращенко. Неожиданно для них госбанкир из советского прошлого согласился с приходом в Россию нерезидентов – зарубежных банков. Лобби, которое костьми легло, чтобы поставить Геращенко вместо Матюхина, сочло это не иначе как предательством. Они понимали, что иностранный банк с традициями и капиталом переманит лучших клиентов к себе[63]. С одной стороны, конкуренция – основная опора рыночной экономики, с другой – в соревновании суслика с мамонтом побеждает последний. Банкиры пытались вмешаться в решение об иностранных банках всеми возможными способами: они хотели, чтобы Геращенко отменил его.

Уж кто-кто, а Геращенко, проработавший долгое время за рубежом, знал, что иностранные банки намного сильнее только появившихся российских. И солидные зарубежные компании не хотели, придя в Россию, открывать счета в непонятных финансовых организациях. Один инвестор не стал юлить перед Геращенко, а напрямую объяснил, в чем проблема: «Мы любим Россию и вашу демократию, но как мы своим акционерам объясним, что открыли счет неведомо где?» Геращенко понимал, что все так и есть: иностранные компании хотят приходить в Россию, но не будут открывать счета в банках без репутации. А вот аргументы российских финансистов он считал пустыми отговорками. Геращенко был уверен: они хотят продолжать ловить рыбку в мутной воде. А когда он услышал аргумент Александра Починка, депутата и главы бюджетного комитета Верховного Совета, то смеялся до слез: «Гос-по-ди, как-кие и-ди-о-ты». Починок, который поддерживал российских банкиров, угрожал колоссальным выводом капитала: «Почти со всех долларов, имеющих хождение в стране, в казну не заплачено налогов. Иностранный банк, если он хороший банк и работает в интересах клиентов, будет переводить их средства за границу и только усилит незаконный отток капитала»[64]. Геращенко считал аргумент лживым: правительство ничего не делало для регулирования внешней торговли, национальные богатства продавались и вывозились за рубеж за бесценок, но нерезиденты были лишними, потому что могли спровоцировать отток капитала[65]. «Гос-по-ди, как-кие и-ди-о-ты», – повторял Геращенко уже без смеха.

Геращенко было смешно и горько. Теперь любые, даже самые что ни на есть рыночные, его инициативы молодые реформаторы принимали в штыки. Геращенко ворчал: «Ходят в манишке, а сзади задница». Он видел, что рыночная экономика, которую продвигали реформаторы, имеет второе дно. С одной стороны, правительство ратовало за инфляцию, с другой – постоянно просило Геращенко печатать деньги не только на финансирование дефицита бюджета, но и на обеспечение разных нужд. В начале 1993 года вице-премьер Борис Федоров, ставший рьяным оппонентом Геращенко, запросил у ЦБ кредит на финансирование приоритетных отраслей народного хозяйства в размере десяти триллионов рублей[66]. Геращенко был обескуражен такой наглостью. «Напечатать десять триллионов и остановить инфляцию! Ха-ха! Где это слыхано!» Так экспрессивно он начал заседание совета директоров. Все его замы кивали головами: они уже привыкли, что председатель Центрального банка всегда оказывался заложником в политической борьбе. Президент, депутаты, члены правительства по разным причинам могли менять свои взгляды, а Центральный банк – нет. Что бы он ни делал, он постоянно был на виду, и почти всегда ему указывали на ошибки. Геращенко потребовалось меньше года, чтобы оказаться в шкуре Матюхина. Не спасало и то, что Гайдар был отправлен в отставку, а премьер-министром стал бывший союзник, как и Геращенко, в прошлом руководитель союзной структуры – Министерства газовой промышленности, Виктор Черномырдин.

Центробанк стал буфером новой российской политики. Геращенко ворчал, но часто шутил: «Спасибо, живым оставляют». Он любил при случае вспомнить начало истории Банка России: четверо из шести первых комиссаров Народного банка СССР были расстреляны, а один погиб при невыясненных обстоятельствах[67].

Геращенко все-таки напечатал денег для правительства, только не десять триллионов рублей, а полтора. Геращенко всегда подчеркивал, что он практик, не зациклен на теории и не встает в позу «не дам денег». Он считал так: если не дать, то в ситуации быстрого роста цен и потери предприятиями оборотных средств непредоставление кредита грозит им гибелью[68].

Но, однажды ополчившись на Геращенко, реформаторы не могли остановиться. Даже когда в июле 1993 года тот провел обмен денег – постепенное изъятие рублей 1961–1991 годов, правительство и Верховный Совет открыли публичную атаку на Центробанк. И это при том, что обмен денег был согласован и с премьером Виктором Черномырдиным, и с главой Верховного Совета Русланом Хасбулатовым. А главное, Геращенко решал задачу, которую реформаторы горячо поддерживали и давно безуспешно пытались решить: развести наконец денежные отношения с бывшими республиками СССР. Министерство финансов сделало заявление, что не согласно с решением ЦБ России «о принудительном обмене банкнот старых образцов» и не считает его «политически и экономически верным». Министр финансов Федоров писал президенту, что он квалифицирует обмен денег «как удар по экономическим реформам в России, как шаг, противоречащий курсу президента и итогам референдума». «Руководители, подготовившие его [обмен денег], должны понести ответственность», – призывал министр Федоров[69]. В таких политических условиях координация денежно-кредитной политики была пустым словосочетанием. Минфин и ЦБ оказались в жестких контрах.

Ельцин пошел на поводу у противников Геращенко и ослабил условия прямо во время обмена. Спустя двадцать дней после объявления о нем Ельцин указом увеличил лимит с тридцати пяти тысяч рублей до ста тысяч и продлил сроки.

Иностранные банки Геращенко тоже не смог отстоять до конца. Он единственный из руководителей был уверен, что зарубежные учреждения принесут пользу. Правительство, депутаты и банкиры восстали против Геращенко, который собирался впускать иностранцев[70]. Ельцин в итоге подписал указ, ограничивающий работу зарубежных банков в России, и до окончания его