Я впервые ощутил мстительность Берии. Это был урок за переигровку с тбилисцами…

Каким коварством все тогда представлялось!

Каким безобидным, почти интеллигентным стало казаться всего лишь через год во внутренней тюрьме Лубянки!

…Сезон 1941 года запечатлелся в памяти, поскольку это был сезон крупных пертурбаций в спортивном календаре. Профсоюзы вдруг решили выставить две сборные команды, ликвидировав целый ряд своих клубов. Взамен родились сборные ВЦСПС-1 и ВЦСПС-2. Руководство, видимо, хотело за счет такого ударного тандема выдержать конкуренцию с «Динамо» и «Спартаком», забыв известную истину: в футболе скоропалительные или волевые решения не могут принести пользу. Главная ставка делалась на первую команду, во главе которой стоял популярный в Москве тренер Матвей Иосифович Гольдин. Он сформировал неплохую сборную, но времени для «притирки» игроков у него не хватило. Вторая команда с тренером Константином Павловичем Квашниным создавалась как вспомогательная. К концу первого круга ВЦСПС-2 находилась где-то в середине таблицы, а ВЦСПС-1 плелась в хвосте.

До сих пор помню жаркие, неутихающие споры вокруг профсоюзной новинки. Одни говорили, что в клубном первенстве какие бы то ни было сборные участвовать не вправе. Другие утверждали, что новшество оправдает себя, так как обещает более острую борьбу в чемпионате.

И никто не предполагал, сколь ничтожна значимость так горячо обсуждаемых футбольных проблем на фоне надвигавшихся грозных событий…

21 июня 1941 года «Спартак» прибыл в Ленинград на календарную игру с местной «Красной Зарей». Это была неплохая команда, но и мы были, что называется, на ходу и, безусловно, рассчитывали на победу. Словом, в день матча, 22 июня, проснулся я в бодрящем волнении, которое неизменно возникает у меня от предвкушения встречи с футболом.

И вдруг телефонный звонок. Звонил школьный друг Андрея Сергей Ломакин, игрок сборной Ленинграда по футболу и по хоккею. Он служил в гражданской противовоздушной обороне Ленинграда.

– Я на казарменном положении, – коротко сообщил Сергей. – Война!

…Из-за боязни налетов фашистской авиации зрителей на стадион не пустили. Целый час мы просидели в раздевалке ставшего сразу чужим и холодным стадиона. Никто не мог точно сказать, состоится ли матч. Наконец выяснилось: игру отменили, и мы сразу бросились на вокзал, чтобы первым же поездом выехать в Москву. Глядя на возбужденных, мечущихся по перрону людей, я впервые в жизни почувствовал, что это за мучительное душевное состояние – растерянность перед еще неосознанной, непонятной, но уже ставшей реальностью бедой.

Единственное желание, которое владело мной во время сумбурных разговоров в специально, казалось, ползущем с черепашьей скоростью поезде Ленинград–Москва, – как можно быстрей добраться домой.

Перед спортивными обществами были поставлены задачи военного времени. Рядом с Тарасовкой, в Подлипках, находилось несколько заводов, выпускавших продукцию военного профиля. Мне удалось добиться согласия городских властей, чтобы нашу команду почти в полном составе зачислили на завод.

Кроме того, по согласованию с Мосгорвоенкоматом были сразу организованы группы подготовки призывников по лыжам, плаванию, борьбе, боксу…

В повседневной текучке не хотелось думать о худшем, гнал от себя сомнения, которые приходили вместе со сводками Совинформбюро. Но в глазах людей, собиравшихся вокруг раковин репродукторов, все чаще и чаще читался вопрос: что будет с Москвой?

Серьезность обстановки я, пожалуй, полностью осознал, когда мне как человеку, числящемуся по своей должности в ранге «ответственного» работника, выдали пистолет «вальтер».

Началась эвакуация заводов и учреждений. По решению Государственного комитета обороны в далекий Ташкент отправили группу столичных спортсменов и их семей. Старостины остались в Москве.

Дни пролетали в череде нескончаемых забот, приходилось постоянно что-то «утрясать» и согласовывать. Я колесил по городу, безуспешно пытаясь оказаться сразу в нескольких местах. А ночью, как и многие, дежурил на крышах, наловчившись под руководством нашего дворника Пахомыча тушить вражеские «зажигалки». Пахомыч легко расправлялся с ними, словно с брошенными окурками.

Однажды бомба угодила в соседний дом. Я увидел, как взрывной волной выбило окна в нашей квартире. Бросился туда и, вбежав, застал такую картину: в столовой за обеденным столом сидят бледные, испуганные сестры и мать, а перед ними лежит рухнувшая огромная старинная люстра. Лишь после этого мне удалось уговорить маму, которая не хотела без нас уезжать из Москвы, перебраться вместе с сестрами и детьми хотя бы к себе на родину – деревню Погост.

Закончилась страшная зима 1941/42 года. И хотя никто тогда, конечно, не мог знать, сколько продлится война, мне казалось, что худшие времена позади. Я не предполагал, что для меня такие времена только наступают. Их еще предстояло пережить…

Много раз пытался вспомнить что-либо примечательное в тот день, то, что выделило бы его в памяти, но нет, все было как обычно.

Утром по дороге из дома в «Спартак» прикорнул в автомобиле – эта выработанная по необходимости привычка помогала хоть как-то компенсировать систематическое недосыпание. Может быть, поэтому до меня не сразу дошел смысл того, что сказал Петр, шофер:

– Николай Петрович, что-то нас подозрительно сопровождает одна и та же машина.

Я непонимающе посмотрел на Петра, потом обернулся и через заднее стекло различил в едущем за нами автомобиле двух мрачных субъектов в одинаковых фетровых шляпах.

Резко изменив маршрут, мы долго плутали по городу, но когда наконец подъехали к конторе «Спартака», то через полминуты увидели, как туда же медленно подкатили наши «знакомые» и остановились чуть поодаль, на противоположной стороне Спартаковского переулка.

В молодости я был горяч. Подобная назойливость показалась мне оскорбительной. Быстро подойдя к сопровождавшей нас машине, я рванул переднюю дверцу и почти прокричал на ухо тому, кто сидел за рулем:

– Скажите своему начальнику, что, если ему надо что-нибудь узнать, он может пригласить меня к себе, а не заставлять вас гоняться за мной по всему городу.

Они явно не ожидали такого, а поскольку, видимо, никаких инструкций на этот счет не имели, то растерялись и, не промолвив ни слова, укатили.

Ни назавтра, ни через день я слежки не обнаружил.

Эмоции улеглись, нужно было собраться с мыслями. Не скажу, что я запаниковал, но и отмахиваться, делать вид, что ничего тревожного не произошло, было бы наивно и глупо. Не те стояли времена. Уже не первый год повсюду внезапно исчезали люди.

Поразмыслив, позвонил второму секретарю Московского горкома партии Павлюкову:

– Владимир Константинович, за мной следят.

– Что это вы вдруг выдумали? Наверное, просто устали, вот и мерещится всякая чушь.