— Я…

Теряюсь в его глазах цвета самого лучшего эспрессо. Нервничаю. Моя рука на столе едва заметно дрогнула, но Антон увидел. Он выбросил свою руку вперёд, чтобы подхватить мою кисть и переплести наши пальцы где-то середине стола. Моё раздражённое горло смягчилось медовыми леденцами.

Это не осталось без внимания официантки. Она расплющила свои губы. Мне хотелось закричать от радости. Я едва удержалась, чтобы не хихикнуть довольно.

— Я буду сэндвич с курицей и латте, — осмелев, говорю.

— Ещё два имбирных пряника, — добавляет парень, пока разочарованная официантка не скрылась. — Они здесь большие и вкусные. Ручаюсь, что тебе понравятся… — Он сдвигает брови. — У тебя ведь нет аллергии на имбирь?

— Нет, — выдыхаю я, смеясь. — Но у меня аллергия на цитрус.

— Новый год без мандаринов? — Антон притворяется, что он в ужасе.

Вместо того чтобы рассказывать ему о том, что новый год, проведённый в красную крапинку и с зудом, гораздо хуже, я просто развожу руками.

Парень смеётся, а я решаюсь задать вопрос, вертевшийся у меня на языке весь вечер:

— Почему ты был дома? — Антон удивлённо приподнимает брови. — Я была уверена, что тебя не будет дома, когда Нина… когда позвонила в твою дверь.

Парень задумывается. Его рука чуть сильнее стискивает мою.

— Не было настроения. — Он морщит нос. — Не хотел шумной вечеринки.

— И семейного праздника тоже? — аккуратно произношу, словно вопросом могу разбить хрустальное душевное состояние.

— Они на горнолыжном курорте. — Я поникла. Не знаю, что он увидел на моём лице, но тут же поспешно добавил: — Они хотели, чтобы я поехал с ними, но я отказался.

— Понятно.

Нет, конечно. Мне не понять.

Я бы всё отдала, лишь бы хоть на минуту вновь окунуться в уютный семейный праздничный вечер, услышать смех родных, поздравить их и пожелать самого лучшего. Но вместо этого каждый день возвращаюсь в пустую квартиру, где меня встречает лишь тишина.

Именно поэтому в прошлом году я присоединилась к новогодней семейной вылазке Нины, но это не то. Они — её семья, не моя, как бы хорошо ко мне не относились.

— Я знаю, что твои родители…

— Да, — киваю, — умерли. Вообще все мои родственники умерли. Бабушка верила, что это проклятье нашего рода.

Страх мелькнул в его глазах. Думаю, что после сегодняшних приключений, он поверил в ясновиденье моей бабушки.

— Это правда?

— Этого я не знаю. Только бабуля знала. У меня нет сверхъестественных способностей. — Грустно улыбаюсь. — Я обычная.

— Нет. — Парень внезапно перегнулся через стол, чтобы погладить меня свободной рукой по щеке, заправив прядь волос за ухо. Я сглотнула. — Ты особенная. Я всегда так думал.

Поднимаю руку, чтобы удержать его ладонь на щеке. Дыхание дрогнуло. Если бы возле меня сейчас оказалась свеча, она бы потухла.

Как раз в этот момент принесли наш заказ. Ещё никогда я не ловила на себе такой взгляд, которым меня наградила разочарованная официантка. Она уже успела оценить меня, сделав вывод, что я ей и в подмётки не гожусь. Но Антон удерживает мою руку. И это он только что сказал, что я особенная.

Он правда это сказал? Я смотрю на него, парень выглядит немного взволнованным. Думаю, если бы я стояла, то ноги бы подкосились.

Девушка осталась незамеченной. Слышу, как она фыркает, затем удаляется.

Чтобы поесть, приходится расцепить руки. С ужасом замечаю, что моя ладонь вспотела. Но при взгляде на аппетитно поджаренный сэндвич и ароматный пряник, я чувствую спазм своего желудка.

Высыпаю в кофе хорошую дозу глюкозы, мешаю деревянной палочкой. Затем беру сэндвич и откусываю его, прикрыв глаза. Антон делает всё то же самое.

Какое-то время мы молча наслаждаемся нашим праздничным ужином. Я ничего не имею против, ведь какая разница, что есть, когда напротив сидит мой сосед.

— Давно ты играешь на гитаре? — возвращается к беседе парень, когда значительные голодные спазмы были утолены.

— Даже не могу сказать. — Я задумалась, отпивая кофе. Горячая жидкость приятно согревала рот. — Гитара всегда была у нас в квартире. Бабушка тоже иногда играла, и это она научила меня играть. Правда, в семь лет она отвела меня в музыкальную школу.

— Бабушки с первого этажа постоянно жалуются, что без твоей бабушки их жизнь стала невыносимой.

— Они почти каждый день приходили, чтобы пожаловаться, — вспоминаю я. — Не знаю, действительно ли бабуля их лечила, но она выслушивала их жалобы и поила глинтвейном.

Усмехаюсь. Антон смеётся. У меня в который раз перехватывает дыхание. Он такой красивый. Но не как манекен. Его красота живая. Парень сразу располагает к себе своей искренностью. Одной улыбки хватило пять лет назад, чтобы я влюбилась.

— Мне жаль, что я не познакомился с ней, — вот и сейчас он говорит искренне.

— Ты бы ей понравился, — улыбаюсь. Я в этом уверена. — А твои бабушки и дедушки живы?

— Только одна. — Антон огорчённо вздыхает. — Мамина мама. Ей уже почти девяносто. Она плохо слышит и мало передвигается сама. — Я сочувственно закусываю губу. — Родители переехали к ней, чтобы присматривать и ухаживать.

Теперь становится понятно, почему они уехали. Но при всей печальной ситуации, я была рада, что Антон не переехал вместе с ними.

Смотрю на большие часы за спиной парня. Хочется застонать.

Время шло слишком быстро. Неужели нельзя замедлить стрелки?

— Уже почти двенадцать, — произносит Антон. И на его лице отражается то же самое нежелание покидать этот тёплый уголок.

Он рассчитывается. И мы выходим из кафе. Остаётся минут десять.

Подходим к ёлке. Я улыбаюсь, глядя на красиво украшенный символ нового года и купол вокруг неё, который создают ниточки золотистых гирлянд.

Вокруг шумят жители города. В их руках уже звенят бокалы, а шампанское готовится выстрелить пузырьками.

Я поворачиваюсь к Антону, но он не глазеет по сторонам, как это делаю я. Он смотрит только на меня. Я вдыхаю морозный воздух. Но мне совсем не холодно.

Антон подходит ближе, медленно обвивает меня руками. Я тону в его аромате.

— Ты ведь не исчезнешь, как только пробьёт двенадцать? — выдыхает он вместе с облачком пара.

Мои губы широко растягиваются.

— Я ведь не Золушка.

Парень склоняет голову. Наши лица теперь на одном уровне.

— Я боюсь, что это сон, — говорит он, почти касаясь моих губ своими. — Боюсь, что пробьёт двенадцать, ты получишь подарок и исчезнешь из моей жизни.

Я затрепетала.

— Ты не хочешь, чтобы это произошло?