Кто же был толкачом, направляющим этой инквизиционной руки?

Это был тот, кто всегда и всюду был с нами. Его имя носили десятки городов, сотни улиц и площадей, заводов и фабрик, и стояли на видных местах десятки статуй и бюстов, человека в простой солдатской фуражке и сапогах. И украшали стены домов, красных уголков, залов, кабинетов десятки тысяч портретов, и прославляли его имя тысячи газет, журналов и книг. И гремело его имя ежечасно на радио. И были миллионы людей верующих в него, как в величайшего и добродетельного. Народ принимал в огромных дозах, разных по форме, но одинаковых по содержанию, наркотики, прославляющие имя Сталина.

…И в этого палача мы верили. Это только теперь мы открыто говорим о его коварстве, злобе и презрении к людям, о его упорстве в стремлении быть вождем великой страны.

Сталин хотел остаться в истории, и он вошел в нее. Он вошел в историю как вождь, которому при жизни поклонялись как богу, а после смерти проклинают как Нерона, погубившего миллионы людей, преданных Родине. Но это только теперь, только теперь люди начинают понимать, кому поклонялись. Он был умный и хитрый сатрап, диктатор. Толкал людей на уничтожение неугодных ему, а сам оставался в тени как безгрешный ангел. Но он вошел в историю [и] как непримиримый борец за единство партии против всяких оппортунистов во главе с Троцким, стремившимся заменить ленинизм троцкизмом.

Он вошел в историю и как последовательный организатор индустриализации страны. Без первых пятилеток наша страна – аграрная, индустриально отсталая – не выдержала бы удара немецкой военной машины. Мы без промышленности действительно оказались бы колоссом на гнилых ногах, и не спасли бы нас российские расстояния.

Организаторская роль партии и Сталина обеспечили перестройку страны на военный лад и строительство на востоке новых заводов, вместо захваченных немцами на западе Союза. Это дало возможность наращивать снабжение армии вооружением и боеприпасами.

Опираясь на великолепных стратегов и тактиков военного дела маршалов и генералов – Жукова, Василевского, Конева, Рокоссовского, Антонова, Баграмяна, Толбухина, Ватутина, Говорова и других военачальников – Сталин неплохо осуществлял общее руководство военными действиями. Все это нельзя отнять у него, как нельзя отнимать у советского народа успехов в строительстве социализма и героическую защиту Родины, которая привела к Великой победе над немецким и японским фашизмом.

Я теперь вспоминаю свое отношение к трагическим событиям тех лет. Тогда у меня не было сомнения в виновности врагов народа, но это была вера без ненависти к ним. Что-то подспудно мешало принять происходящее за абсолютную истину. Было такое ощущение: смотришь в окно, а там идет мелкий снежок, который немного мешает рассмотреть знакомые предметы. А главное, мы верили, крепко верили нашим карающим органам. Эту веру поддерживал в нас образ Дзержинского и некоторых его сподвижников. Откуда мы могли знать, что двадцать тысяч старых чекистов [были] уже физически уничтожены.

Может быть, маленький червячок сомнения питался тем, что произошло со мной перед этими трагическими событиями.

Я был секретарем комсомольской ячейки цеха. В стране многого не хватало, в том числе промтоваров. Поэтому промтовары распределялись по талонам, которые завком раздавал председателям цеховых комитетов, а те с секретарями партийных организаций распределяли талоны в цеху.

Однажды ко мне пришел комсомолец и сообщил, что работница Емельянова продает желающим талоны. Емельянова была женой секретаря партийной ячейки. Было очевидно, что часть талонов секретарь присваивает, а его жена ими торгует.

С таким сообщением я пришел в комитет комсомола и, рассказав эту историю, спросил, что мне делать. Меня поблагодарили, похлопали по плечу и заверили, что об этом сообщат в партком завода.

Прошла неделя. Ко мне пришел другой комсомолец и сообщил то же, что и первый. И опять я был в комитете по этому вопросу, и опять меня заверили, что меры будут приняты и одобрили мою деятельность.

В течение двух месяцев я выслушивал сообщения комсомольцев о торговле талонами и заверения комитета, что меры будут приняты. И все эти месяцы мне было стыдно за свои пустопорожние обещания о принимаемых мерах перед своими комсомольцами.

Наконец я пришел к выводу, что мне нельзя оставаться секретарем комсомольской ячейки, что я не достоин и не оправдываю доверия избравших меня. С таким заявлением я пришел в комитет комсомола, и никакие уговоры и похлопывания по плечу не поколебали моего решения. Я решительно отказался секретарствовать.

Тогда мое заявление было передано в партком завода. Ведь я был членом партии. Меня заслушали на парткоме, но не стали терять много времени и единодушно решили исключить меня из партии как правого уклониста, потерявшего веру в построение коммунизма.

Прошло несколько дней, и в районной газете (тогда такая существовала) вся вторая полоса была посвящена моей персоне. Нужно отдать справедливость репортеру, который ловко, со знанием общих установок, отхлестал меня. Чего там только ни было нагорожено, но абсолютно отсутствовала правда. Я себя не узнавал, прочитав эту статью, но зато понял, что такое правый уклон. Было ясно, что я правоверный последователь Бухарина, его не только правая, но и левая рука.

Осталось только ждать вызова в райком партии, где должны были поставить последнюю точку. Шли недели и месяцы, а меня все не вызывали в райком, и я не знал, кто я есть на самом деле. Это было мучительное состояние.

К нашей партийной группе (тогда звено) была прикреплена политический работник парткома Фаня Берильсон. Однажды я ее спросил: «Фаня, почему меня не вызывают в райком? Ведь прошло столько времени, а я вишу между небом и землей. Сколько такое может продолжаться?»

Фаня была хороший человек и партиец. Отзывчивый товарищ. Она понимала мое состояние и обещала выяснить этот вопрос в райкоме. Через неделю она пришла в цех и сообщила, что перерыла все райкомовские папки и мое дело нашла только в архиве. Оказалось таких дел в райкоме партии столько много, что райком не успевает их разбирать, а поэтому часть дел отправляет прямо в архив, тем самым прекращая дело и оставляя его без последствий. Фаня мне сказала: «Ты больше не трепли себе нервы. Ты по-прежнему член партии».

Вот какие чудеса случаются в жизни. Но только сегодня по истечении десятилетий я понял, что стоял на краю пропасти. Этот юношеский протест мог окончиться для меня Колымой. В страшные годы репрессий я мог оказаться в захолоделой тундре, где умирали десятки тысяч невинных людей.

Возможно, я вытащил счастливый билет. И я был просто мелкой букашкой, не представляющей интереса для НКВД и не прибавляющий им лавров. Или не нашлось рядом грязной руки, которая бы написала на меня донос.

О людях, погибших в период сталинской мясорубки, нельзя молчать. На примере их славной жизни мы, комсомольцы, учились быть продолжателями дела Революции. Этих людей нужно помнить и хранить их имена, на мраморе или граните высечь имена безвинно погибших от руки Сталина.