утварь для соседей и друзей, а для деревенских музыкантов – гусли, бандуры и балалайки. Церкви просили его вырезать кресты. К радости бабушки, Марцель украсил оконные наличники витиеватыми узорами. На фасаде изобразил лошадиные головы. Тогда в хозяйстве как раз появилась Роса. Однажды Марцель посадил меня на нее – сказочного зверя-великана в глазах ребенка. Помню страшно было, но вместе с тем дух захватывало. Дядя мне таким и запомнился: кони и дерево. А потом в его жизни появилась Каролина.

– А что ты делала в горах? – спросил я, – И кто был с Марцелем все это время?

– Матей. Я попросила его посидеть. Мне надо было уйти.

Она крепко сжала ладони в кулаки. Вдоль щек ее заструились слезы.

– Это я виновата! – вскричала она, – Я виновата в его состоянии. Я навлекла! Думала, уйду на время, и ему станет лучше.

Она вдруг встала с лавки и вышла из комнаты в середу. Каковы были шансы, что Марцель вскоре пробудится? Я совсем ничего не знал о коме, но слышал, что люди могут находиться в этом состоянии месяцы и даже годы. И проснутся ли они вообще, неясно… Нет, так думать нельзя! Я положил руку на плечо спящего дяди и сказал как можно увереннее:

– Не волнуйся. Я все исправлю.

Интересно, услышал он меня? И что я собирался исправить-то? Во внешнем облике дяди после моих слов ничего не изменилось. В ритм дыханию поднималась и опускалась грудь. Я прошел за занавеску вслед за Каролиной. Она стояла спиной ко мне и что-то скручивала в руках. На печи лежала мелко дробленая сухая трава. Тетя заворачивала небольшую горсть в импровизированную папиросу.

– Тебе сделать? – спросила меня.

– О нет, спасибо. У меня… плохая реакция на такое.

Мы вышли на крыльцо. Она подкурила самокрутку и сделала несколько шумных затяжек. Никто из родных не жаловал эту ее привычку. Кроме Марцеля, хотя сам он не курил. Если подумать, о Каролине между нами в семье – что у мамы, что у бабушки – речь заходила редко. И если о ней говорили, то вставляли слова «дивная» и «нелюдимая». Я сам знал о тете очень мало. Кажется, она происходила из Польши или из Чехословакии. Марцель встретил ее во время путешествия автостопом через всю Европу – ведь каждый молодой человек должен рано или поздно пуститься в такое путешествие – и позвал в Нагору. Они поженились. А потом она позвала его на три года жить в Индию.

Обратно они привезли привычки вегетарианства и еды руками (что немало шокировало мою бабушку), мантры «Харе Кришна» и созерцательный взгляд на жизнь. Ах да, и Каролина как-то смогла провезти индийский гашиш, к которому с тех пор пристрастилась. Волосы она привыкла заплетать в дреды, которые длинными спутанными локонами спадали ей до пояса. Когда она не работала в поле, то укутывалась в красивую кашмирскую шаль. В качестве штанов она всегда носила шаровары, такие широкие, что в нагорских деревнях была особая присказка для них: «Матнею улицу мете». Но Каролине было все равно, что о ней говорят.

Напротив крыльца, под навесом загона переминались с копыта на копыто кони. На нас смотрели три пытливые морды: молодые Белка и Лоза казались малютками по сравнению с огромной Росой.

– Так вот кто бабушкину лошадь забрал, – сказал я.

– Матей был на порохонах, привез ее в тот же день на прицепе. Волновались, что некому за ней следить будет.

– Я не видел его на похоронах. Он сейчас где?

– Говорил, что уедет этим утром. Я точно не поняла, куда. Что-то про наказ было и про Витольда. Он часто с дедушкой проводит время.

– Почекай. Наказ Веславы?

– Ты знаешь?

Я рассказал Каролине о беседе с нотариусом.

– Ах вот в чем дело, – задумчиво произнесла она. – Мы все должны быть в Подхале на Радоницу, через две недели.

– Уже меньше, – ответил я. Подсчитал в уме, – Одиннадцать дней. А лучше – в конце этой недели.

– И я. И Матей. И Марцель, – тихо перечислила она. И тут же вскричала в сердцах, – Ах, это моя вина, что все так! Моя вина!

– Почему – твоя?

– Это я его попросила меч тогда показать. Клинок сломался, вот Марцель и потерял из-за меня свою силу.

– Как-как??

– Да лучше я покажу.

С этими словами Каролина исчезла в доме. Вскоре она вынесла в руках увесистую книгу с широкой обложкой. Улыбнулась сквозь слезы, вытерла глаза и присела рядом со мной.

– Здесь много фотографий, – сказала она и передала мне книгу. – Найди ту, на которой он держит в руках меч.

Хрустнула обложка. Я перелистнул несколько страниц из твердого картона – черно-белые и цветные снимки рассказывали всю историю жизни в Купавах. На картинках я узнавал бабушку, молодых отца и дядю и даже Витольда – уж кого-кого, а деда на моей памяти заставить фотографироваться не мог никто. На одном из разворотов я нашел маму на редком совместном фото. Одетая в красивое голубое платье, чистенькое, выбеленное, она стояла рядом с отцом, на котором была старая засаленная куртка и ворсяные штаны. А внизу между ними я – курносый балбес шести лет, пытался дотянуться руками до обоих, будто хотел стать таким же взрослым как они. Родители смотрели в объектив с улыбкой и держались за руки. Я вспомнил, что снимок делал Марцель на старенькую «Лейку». Мы тогда вместе приехали в Купавы во время «нагорских каникул». Для мамы это приезд оказался последним. И с тех пор она больше никогда не держала отца за руку.

– Твоя мама? – спросила Каролина, – Очень красивая. И снимок хороший: видно, что родители тебя любят.

– Давай смотреть дальше.

Я перевернул несколько страниц. На одной полосе тетя задержала мою руку и кивнула в сторону фото с изображением троицы парней. В центре выделялся Марцель: он стоял, широко расставив ноги, и обеими руками сжимал рукоять меча, наполовину вошедшего клинком в землю. Под фото кто-то написал: «Храбрые рыцари Нагоры».

– Этот меч – фамильная реликвия. Он всегда висел у нас в гостиной, – сказала Каролина, – Теперь я понимаю, что это было его мурти.

– Мурти? Что это за мурти?

– Как же объяснить? – Тетя задумалась, – Смотри, у каждого из нас есть покровитель – мистическая сила, божество, называй как хочешь. В индуизме такое воплощение называется мурти. Через мурти человек черпает для себя жизненную энергию и укрепляется в вере.

– То есть, Марцель черпал… эммм… энергию в мече?

– Просто говоря, да, – кивнула она, – Посмотри, с какой уверенностью он держится за рукоять.

Я бы назвал позу дяди