проснуться с желанием остаться в кровати. Этого она никогда себе не позволяла – вскакивала по первому звонку будильника. Быстро собиралась. И бежала на работу – ее уже ждали в доме исцеления. Она снова полностью выкладывалась, почти не делая перерывов и мечтая о коротком ночном забытьи.

Зато в доме Алкида ее график был размеренным и ленивым. Первые недели она по привычке бежала на работу вместе с мужчинами, но за день в клинике могло вообще никого не быть. Ни разу пациенты не приезжали рано. Затем Сахана поняла, что нуждающиеся в лекаре могут постучать и в большой дом. Алкид старался не будить ее, когда вставал. Она просыпалась позже и могла долго валяться в ванной, погружаясь в мысли или вспоминая жаркие ночи с хозяином. Сахана впервые услышала свое тело, мечтающее о ласках, нежности, жадных движениях и сладких стонах. Иногда она была не в силах дождаться Алкида с работы, а затем во время ужина изнывала от желания оказаться в его руках. Их ночи были неизменно хороши. Скорее даже с каждым разом становились лучше, потому что они узнавали тела и желания друг друга.

Сахана часто ловила себя на мысли, что жизнь в этом суровом месте была довольно приятна. Она проводила много времени в гостевом домике, который стал ее личным пространством. Сюда она принесла книги. В свободное время разобрала вещи с чердака и нашла там не мало интересных мелочей – статуэтку медведя из дерева, огромные бронзовые часы, очень красивую вазу из разноцветных прозрачных стекол, соединенных золотистым металлом, массивное кресло с высокой удобной спинкой. Все эти вещи она расположила в комнате на втором этаже, куда теперь часто уходила отдыхать, хоть и не уставала. В большом доме она, пожалуй, пользовалась только гардеробной, ночуя в спальне Алкида и так и не добравшись до щедро предоставленных ей комнат.

На юге женщина часто видела рабынь, как правило, занятых тяжелой работой. Она не знала, что творится в домах их владельцев за закрытыми дверями, но иногда эта завеса приоткрывалась, когда хозяева приводили женщин, чтобы излечить следы жестокого обращения. Она жила иначе – с ней считались, ее уважали.

Очнувшись в этом доме, она думала, что ее жизнь превратилась в ад. Она поверила, что в руках жестокого человека, который сломает ее. И теперь, когда это оказалось не так, она была благодарна. Каждый раз, когда Сахана вспоминала те минуты унижения и страха, она начинала ценить все, что происходило с ней теперь. Что, впрочем, не мешало ей мечтать о возвращении свободы. Умом она понимала, что все сложилось лучше, чем хорошо. Но смириться было как-то противоестественно. Должна ли она вообще была так легко сдаться, или нужно было пытаться бежать обратно в свой теплый и яркий мир из белоснежной пустыни?

Особенно тяжело было утром, когда Алкид надевал на нее ошейник, от этого все в ее душе переворачивалось. На некоторое время Сахана замыкалась в себе и ненавидела весь мир. Иногда она думала, что ему лучше не снимать с нее эту мерзость вовсе, так было бы проще. Но каждый вечер она просто мечтала о той минуте, когда замок откроется и с железным звоном этот ненавистный символ власти окажется в темном углу, до следующего утра.

Так незаметно пролетела вся осень. Сахана бы не догадалась, что началась зима, если бы ей не сказал об этом Алкид. Снег также лежал везде, куда падал взгляд. Бури также налетали. Только мороз становился еще сильнее с каждым днем, меняя ее представления о возможном пределе.

Зимние недели летели не менее стремительно, чем осенние.

Однажды Сахана как обычно была в своей клинике. Никто не нуждался в лекаре, и женщина коротала время с книгой и чашкой чая в удобном полукруглом кресле на кухне. Ее покой прервал звук открывающейся двери, она вышла встретить пациента, но в зале стоял Алкид, осматривая дом будто бы впервые.

— Тут все стало иначе, – сказал он, открывая объятия и этим жестом приглашая ее. Женщина подошла к нему и тут же утонула в его руках. – Я не смог ждать до вечера и пришел к тебе с новостями.

— Хорошо, что с новостями, – отозвалась Сахана, – я уже испугалась, что ты поранился или заболел.

— Нет, милая, но мне приятно, что ты можешь за меня испугаться, – Алкид прервался, чтобы поцеловать ее. – Я решил тебя немного порадовать и возможно расстроить. В целом у меня две новости для тебя – хорошая и сомнительная.

Сахана рассмеялась, надевая маску беззаботности, в то время как тревога и беспокойство свернулись тяжелым комком у нее на душе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Начни с хорошей.

— Ладно. Позади половина зимы. Работы сейчас немного. Погода установилась, ни метели, ни бурь не будет несколько дней. Так что завтра мы едем в горы. Айрина сказала, что ты каждый день смотришь на них с замиранием сердца. Я все подготовил, а сестра уже укладывает вещи и продукты. Тебе останется взять только то, что ты считаешь необходимым лично для себя. Выезжаем очень рано, чтобы с рассветом быть на месте и останемся там на ночь. Тебе должно понравиться – небольшой охотничий домик, лес, снег по пояс. Будем отгонять волков, топить печь, рассказывать истории и я покажу тебе подвесную дорогу – по ней можно быстро подняться на одну из вершин. Захватывающее место.

Сахана просто запрыгала от радости, не в силах сдержаться. Горы! Она поднимется на вершину, возможно, увидит оттуда северное море. Говорят, что в нем плавают огромные ледяные глыбы.

Позади была половина зимы и это тоже доставляло радость. За шесть месяцев Сахана привыкла к снегу, но все же ждала, когда он сойдет.

— А что с сомнительной новостью? – перешла она к тревожной теме.

Алкид молча вытащил из кармана серебряное ожерелье.

— Это. – сказал он, испытующе глядя на Сахану.

Она взяла ожерелье в руку, оно состояло из трех цепочек – тонкой, чуть толще и самой толстой с крупным кольцом в центре. Все они были почти одинаковой длины и выглядели изящными за счет колец разной формы и размера, на некоторых были узоры, некоторые сияли блестящими гранями. При этом ожерелье казалось весьма прочным.

На крупном кольце очень красивым узором было выгравировано имя Алкида.

— Красиво, – пораженно сказала женщина. – Почему новость сомнительная?

— Я знаю, что тебя смущает твой ошейник, – начал Алкид, – ты не хочешь его носить, я