Джози во взятом напрокат в фирме «Герц» автомобиле и в солнечных очках осторожно ехала в сторону аллеи Генри Гудзона, оставив позади Манхэттен и Мэта. Она плохо спала этой ночью. Мешали шум за стеной, жесткая постель и измотанные нервы. Заснуть она смогла только тогда, когда надо было уже вставать. И пока неистово терла зубы щеткой с «Сенсодином», сама себя вконец запутала, размышляя о подлом предательстве Мэта.

Сейчас, благодаря чашке крепкого черного кофе и горячей булочке с черникой, которыми она позавтракала в грязноватой столовой за углом, и веселой песенке «Джэммин 101», лившейся из радио, она чувствовала себя значительно лучше. Небо было безоблачным и чистым, а солнце все еще было не по сезону жарким. Она вдруг подумала об облаке сиреневого шифона, который понравится Марте. У нее-то сейчас все в порядке.

Ей очень хотелось вновь увидеть двоюродную сестру. Обычно они встречались не реже раза в год, по очереди давая друг другу приют, каждая в своих владениях, и обе регулярно получали астрономические счета за трансатлантические телефонные переговоры, удивительным образом совпадавшие по времени с кризисными ситуациями в их жизни. А в последние годы такое случалось не раз.

Надрывное стремление Марты обрести «настоящую любовь» никогда не приводило ее на гладко вымощенную дорогу, и Джози привыкла к очень ранним или очень поздним звонкам двоюродной сестры, которая в своих горьких страданиях забывала о пятичасовой разнице во времени. Сумбурное же расставание Джози с Дэмиеном принесло значительные прибыли телефонной компании «Бритиш Телеком», а потом, прошлым летом, совершенно неожиданно последовал звонок с сообщением о смерти матери Марты, после которого их общение на некоторое время прервалось.

Матери Джози и Марты, Лавиния и Джинни, были близнецами, похожими друг на друга как две капли воды. Джинни помахала на прощание ручкой их родному городку Ливер Бердз в начале шестидесятых, когда все остальные паковали чемоданы, чтобы вернуться в Индию в радостном возбуждении и надеждах, которым не суждено было оправдаться. А она устроилась няней в богатую семью ньюйоркцев. По шестнадцать часов в день она работала, приглядывая за целым выводком неуправляемых потомков благородного семейства, и возвращаться домой даже не думала. Потом она вышла замуж за богатого сицилийца в третьем поколении и произвела на свет единственную наследницу мафиозного богатства — Марту. Марту Россани. А Лавиния не уезжала дальше своих родных мест, в ее замужестве не было ничего выдающегося, и на свет появилась Джози. И несмотря на то, что физически их разделяло более трех с половиной тысяч километров, никогда не было сестер, привязанных друг к другу более сильно, чем они.

Обе они были веселые, бодрые, красивые, а теперь Джинни не стало. Она умерла от сердечного приступа, делая ответный удар по теннисному мячу в парных соревнованиях в их клубе. В тот раз они выигрывали. Конечно, вся семья была в отчаянии, но Лавиния страдала намного сильнее других — Джози знала: в тот день на теннисном корте умерла часть ее матери. Она не была на похоронах, и у нее не было моральных сил присутствовать на свадьбе Марты, зная, что ее второй половины там не будет. Таким образом, Джози оказалась единственным представителем британской части их семейства. Поэтому-то в ее дорожной сумке бренчала и позвякивала примерно половина товаров торговых сетей «Британский Дом», «Маркс и Спенсер» и «Дэбенхэм».

Джози, притопывая в такт музыке, проехалась по аллее Сомил Ривер Парквей мимо дорожных указателей с уже знакомыми, но такими непривычными названиями — Тэрритаун, Плензентвиль, Чаппаква и Маунт Киско — и в конце, свернув с основной дороги, спустилась вниз и въехала в Катону.

Катона находилась в районе Пейтон Плейс. Настоящие декорации какого-нибудь фильма — все прибрано и вылизано. Для доставки обитателей района на Большой центральный вокзал — в самую сердцевину Большого Яблока, как шутливо называют Нью-Йорк — вела железная дорога со кокетливо старомодной станцией. По обеим сторонам главной улицы с ее антикварными лавками, магазинами мягкой мебели и гастрономами, набитыми всякими вкусностями, роились кучки домиков с дощатой обшивкой. Чистенькими и симпатичными были даже скамеечки, выкрашенные в белый цвет.

Марта жила на самом краю этого пригорода в розовом доме, как будто сделанном из засахаренного миндаля (производившем, однако, внушительное впечатление своими размерами), окруженном огромной территорией, плавно сливавшейся с близлежащими лесами. Казалось, он весь состоял из ставен и деревянных полов и насквозь пропитался запахом кленового сиропа. Джози любила его и часто жалела, что он так далеко от нее. В детстве он был для нее вторым домом, и они с матерью часто проводили здесь все ее летние каникулы.

Она увидела сестру сразу же, как только повернула за угол на широкий прямой подъезд. Марта сидела на передней террасе, поджав ноги, глубоко погруженная в свои мысли. Она казалась маленькой и растерянной, но, увидев машину Джози, вся превратилась в вихрь, который всеми руками и ногами понесся навстречу Джози по широкому подъездному пути. Вихрь этот сопровождался радостными визгами и воплями, которыми выражают свой восторг старшеклассницы в американских фильмах для подростков. Марта распахнула дверцу машины, не дав ей даже толком остановиться.

Джози вышла, и они бросились друг другу в объятия.

— Ты привезла платье? — Под глазами Марты были темные круги.

— Привезла. — Джози оторвалась от сестры и посмотрела ей в глаза. — Господи, до чего ты себя довела: кожа да кости.

— Пользуюсь положением невесты — ничего не ем, сижу на одной наркоте.

Очень на то похоже. И в лучшие времена рацион Марты был, мягко говоря, эклектичен. На завтрак у нее обычно была жидкая болотная грязь, называвшаяся зеленой водорослью алги и бывшая по эту сторону океана последним писком пищевой моды (которая, вероятно, доберется до ее Кэмдена только следующей весной). В этой водоросли тонны витаминов и всякой другой полезной всячины, которой и названия-то еще не подобрали. За водорослью следовала двойная порция оладий с шоколадной стружкой или круглые еврейские хлебцы бейгели со сливочным сыром и корицей, а бывало, и то и другое. По правилам Марта должна была бы ожиреть и вся покрыться прыщами, но таковы уж причуды матери-природы: ничего подобного с Мартой не происходило. Она великолепно смотрелась на пляжах — высокое упругое тело, невероятно тонкое, с чрезвычайно крепкой грудью и ногами, как у скаковой лошади. Марта была натуральной блондинкой, и к тому же цвет ее длинных волос был доведен до совершенства ухищрениями современного парикмахерского искусства; глаза были цвета молодой весенней листвы, а не сходящая с лица улыбка демонстрировала прекрасные зубы. Дэмиен всегда говорил, что у Марты самый соблазнительный рот, который он когда-либо видел, и что он даже не подозревал, что такое вообще существует на свете. Именно это и было в Марте самым ужасным — она была слишком красивая и милая. Не будь она ее сестрой, Джози, наверное, возненавидела бы ее.

— Я так рада, что ты смогла приехать, Джо-Джо. Ты не представляешь, что значит для меня твой приезд.