уголком платка. Жаба – живая и здоровая – карабкается на крышку гроба и застывает рядом с распятием, потом смахивает лапой травинку с головы. Раздается негодующее «А-ах!».

– Нельзя хоронить с этой тварью!

– Дурной знак!

– Она будет преследовать беднягу и после смерти.

– Раньше их распинали головой вниз.

– Дьявол! Это дьявол, а никакая не жаба!

– Чушь! Жаба – она жаба и есть!

Люди разбиваются на группки, шушукаются, спорят, у каждого свои предрассудки и собственное мнение. У вдовы закружилась голова, ее усадили на плиту на соседней могиле.

Для начала решают попытаться достать бородавчатую нарушительницу спокойствия, подцепив ее рогатиной. Мальчишек посылают за орудием спасения к подножию кипарисов, но там нужной ветки не находится, и они бегут за ограду, где растут большой дуб и орешник. Но и тут ничего подходящего нет. Звучат предложения о вилах, лопате. «Нельзя! – протестует Жанна Кадур (у нее бакалея на площади). – Вы можете поранить бедняжку, и кровь прольется на гроб, а это святотатство!» Отец Антуан пожимает плечами, хмурится и заявляет:

– Если не отступите от края сей же час, свалитесь в яму всем скопом, и тогда любой сможет спасти негодную тварь.

Крестьяне послушно делают шаг назад.

– Давайте я спущусь, – предлагает Марсель.

– И замараешь костюм?

– Как полагаешь, Жослен? Гроб на вид не слишком крепкий, а теперь еще и промок…

– Кто это там клевещет на мой гроб? Он еще какой надежный! Хочешь, чтобы тебя самого похоронили в луже? Ну надо же – скупердяй, а критикует! Придет время – изворачивайтесь сами как хотите!

– Замолчите оба, сейчас же! – вскипает священник. – Нечего богохульствовать на похоронах!

– Гробы не для того делаются, чтобы по ним ходить, – добавляет Жослен.

Крестьяне умолкают. Колокол в Пюи-Лароке отзванивает десять часов, и с башни взлетает стая голубей.

Вдова, на время всеми забытая, сползает с чужой могильной плиты, сдвинув худые колени, делает шаг и обрывает спор:

– Спустим кого-нибудь из детей…

Она смотрит на могильщика, тот презрительно сплевывает на землю, и отец Антуан по-женски взвизгивает от возмущения. Взгляды присутствующих обращаются на худенького малыша, играющего под деревом. Его мать заявляет: «Ни за что, он слабенький, какая уж тут могила!» – вытаскивает сына из грязной лужицы и уносит с кладбища.

Тогда вдова указывает пальцем на Элеонору, и этот жест жестоко ранит сердце девочки.

– Она. Поглядите на ее платье! Замарашка, да и только. Пусть постарается ради своего несчастного отца после того, как только и делала, что огорчала его.

Элеонора – она все это время держалась в сторонке – краснеет от стыда и начинает разглаживать ладошкой траурное платье, безуспешно пытаясь сбить грязь с одного сабо носком другого. Повисает неловкая пауза. Каждый думает: «А что, если за такое богохульство мстительный дух покойника будет являться ночами и терзать мою душу?»

Девочку обвязывают веревкой вокруг талии. Марсель и Бризар поднимают ее над ямой и медленно опускают на крышку. Из покачнувшегося гроба вырывается зловоние. Элеонора держится за испачканные глиной стенки, опускается на корточки и вдруг издает стон – низ живота снова пронзает резкая боль. Что-то горячее течет по ноге, она приподнимает мокрый подол и видит струйку крови. Одна капля, ярко-алая, похожая на купол, просачивается внутрь гроба. Девочка не раз видела, как мать с брезгливым выражением лица стирает свое коричневое исподнее, а потом выливает из тазика розоватую воду. Охваченная стыдом, Элеонора торопливо вытирается и смотрит на жабу, устроившуюся рядом с маленьким деревянным Христом. Амфибия тяжело дышит, смотрит на нее выпученными глазами, но ускакать не пытается – слишком устала, – и девочка берет ее в ладони и подносит к лицу. Она стоит на коленях и думает, что могла бы лечь на крышку, поднять глаза к небу и смотреть на чаек, а крестьяне засыплют их с отцом землей по приказу вдовы.

Марсель тянет за веревку, которая связывает Элеонору с миром живых, ставит ее на кладбищенскую землю, залитую светом белого солнца.

Одно долгое мгновение крестьяне смотрят на малышку, с ног до головы вымазанную в грязи и глине, она щурится, ослепленная ярким сиянием. В черных от земли пальцах Элеонора бережно держит жабу.

– Убить ее, что ли?

Никто не решается ответить.

Усталые, насытившиеся зрелищем крестьяне начинают расходиться, и могильщик кидает на гроб первую лопату земли. Элеонора пользуется безразличием взрослых и незаметно исчезает с кладбища, огибает ограду и углубляется в заросли кустов ниже на склоне, где у подножия огромного дуба течет ручеек. Дерево шелестит ветками, заглушая доносящиеся от могилы звуки. Птицы поют не умолкая. Элеонора устраивается на одном из корней. Боль не ушла, но стала глуше. Девочка отводит руку в сторону, смотрит в глаза спасенной зверушке, ища в них кроткий взгляд отца: вдруг в жабе сохранился малый отзвук души умершего? Наконец она отпускает бесхвостую амфибию. Та неподвижно стоит на коротких лапках, чувствуя, что опасности нет, а потом спокойно ускакивает в траву. Элеонора провожает жабу взглядом, прижимается к стволу дерева, как прижималась к отцу, и гладит корень, отполированный босыми ногами и деревянными сабо. На нее наваливается ужасная усталость. Чайки исчезли с полуденного неба. Ветви рассеивают свет, разбрызгивают его по стволу, земле и запрокинутому лицу Элеоноры. В свежескошенной траве и на подушечках мха лиловеют фиалки, пропитывая робким ароматом длинную тень дуба. Девочка съедает один цветок. Вокруг ствола, возбужденно цокая и щелкая, носятся шустрые рыжие белки. Грязь на платье высохла, усталость постепенно овладевает Элеонорой, глаза закрываются сами собой, и между ресницами проникают лишь изменчивые световые линии.

Ее будит чья-то рука. Она видит лицо Марселя. Обряд похорон завершен, отец обрел вечный покой. Он помогает малышке встать, говорит:

– Пошли домой.

Элеонора кивает, и они поднимаются к дороге, где их ждет вдова.

Вечером они надевают ночные рубашки, чтобы лечь спать, и тут фермерша замечает «ржавое» пятно на белье дочери. Она хватает трусики, обнюхивает их, дышит часто, по-собачьи, впитывая аромат первых месячных – неопровержимого доказательства полового созревания. Женщина медленно опускает руки, смотрит на Элеонору. Губы у нее дрожат.

– Отныне ты нечиста, – произносит она бесцветным голосом. – И будешь грешить.

– Нет, – возражает девочка, – нет, я…

– Замолчи. Не трать слова понапрасну. Ты станешь грешницей. Вспомни, как Ева поддалась на искус змея. Он и тебя уговорит. Не забывай – мы здесь по ее вине. И сказал Господь жене: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.

Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел