Вонзает трижды хладну сталь...

И мчится боязливо вдаль

С своей добычей драгоценной.

Всю ночь бесчувственный Руслан

Лежал во мраке под горою.

Часы летели. Кровь рекою

Текла из воспаленных ран.

Поутру, взор открыв туманный,

Пуская тяжкий, слабый стон,

С усильем приподнялся он,

Взглянул, поник главою бранной -

И пал недвижный, бездыханный.

Песнь шестая.

Ты мне велишь, о друг мой нежный,

На лире легкой и небрежной

Старинны были напевать

И музе верной посвящать

Часы бесценного досуга...

Ты знаешь, милая подруга:

Поссорясь с ветреной молвой,

Твой друг, блаженством упоенный,

Забыл и труд уединенный,

И звуки лиры дорогой.

От гармонической забавы

Я, негой упоен, отвык...

Дышу тобой - и гордой славы

Невнятен мне призывный клик!

Меня покинул тайный гений

И вымыслов, и сладких дум;

Любовь и жажда наслаждений

Одни преследуют мой ум.

Но ты велишь, но ты любила

Рассказы прежние мои,

Преданья славы и любви;

Мой богатырь, моя Людмила,

Владимир, ведьма, Черномор,

И Финна верные печали

Твое мечтанье занимали;

Ты, слушая мой легкий вздор,

С улыбкой иногда дремала;

Но иногда свой нежный взор

Нежнее на певца бросала...

Решусь; влюбленный говорун,

Касаюсь вновь ленивых струн;

Сажусь у ног твоих и снова

Бренчу про витязя младого.

Но что сказал я? Где Руслан?

Лежит он мертвый в чистом поле;

Уж кровь его не льется боле,

Над ним летает жадный вран,

Безгласен рог, недвижны латы,

Не шевелится шлем косматый!

Вокруг Руслана ходит конь,

Поникнув гордой головою,

В его глазах исчез огонь!

Не машет гривой золотою,

Не тешится, не скачет он,

И ждет, когда Руслан воспрянет...

Но князя крепок хладный сон,

И долго щит его не грянет.

А Черномор? Он за седлом,

В котомке, ведьмою забытый,

Еще не знает ни о чем;

Усталый, сонный и сердитый

Княжну, героя моего

Бранил от скуки молчаливо;

Не слыша долго ничего,

Волшебник выглянул - о диво!

Он видит, богатырь убит;

В крови потопленный лежит;

Людмилы нет, всё пусто в поле;

Злодей от радости дрожит

И мнит: свершилось, я на воле!

Но старый карла был неправ.

Меж тем,  Наиной осененный,

С Людмилой,  тихо усыпленной,

Стремится к  Киеву Фарлаф:

Летит,  надежды, страха полный;

Пред ним уже  днепровски волны

В знакомых  пажитях шумят;

Уж видит  златоверхий град;

Уже Фарлаф  по граду мчится,

И шум на  стогнах восстает;

В волненьи  радостном народ

Валит за  всадником, теснится;

Бегут  обрадовать отца:

И вот  изменник у крыльца.

Влача в душе  печали бремя,

Владимир-солнышко  в то время

В высоком  тереме своем

Сидел,  томясь привычной думой.

Бояре,  витязи кругом

Сидели с  важностью угрюмой.

Вдруг  внемлет он: перед крыльцом

Волненье,  крики, шум чудесный;

Дверь  отворилась; перед ним

Явился воин  неизвестный;

Все встали с  топотом глухим

И вдруг  смутились, зашумели:

"Людмила  здесь! Фарлаф... ужели?"

В лице  печальном изменясь,

Встает со  стула старый князь,

Спешит  тяжелыми шагами

К несчастной  дочери своей,

Подходит;  отчими руками

Он хочет  прикоснуться к ней;

Но дева  милая не внемлет,

И  очарованная дремлет

В руках  убийцы - все глядят

На князя в  смутном ожиданьи;

И старец  беспокойный взгляд

Вперил на  витязя в молчаньи.

Но, хитро  перст к устам прижав,

"Людмила  спит, - сказал Фарлаф: -

Я так нашел  ее недавно

В пустынных  муромских лесах

У злого  лешего в руках;

Там  совершилось дело славно;

Три дня мы  билися; луна

Над боем  трижды подымалась;

Он пал, а  юная княжна

Мне в руки  сонною досталась;

И кто  прервет сей дивный сон?

Когда  настанет пробужденье?

Не знаю -  скрыт судьбы закон!

А нам  надежда и терпенье

Одни  остались в утешенье".

И вскоре с  вестью роковой

Молва по  граду полетела;

Народа  пестрою толпой

Градская  площадь закипела;

Печальный  терем всем открыт;

Толпа  волнуется, валит

Туда, где на  одре высоком,

На одеяле  парчевом

Княжна лежит  во сне глубоком;

Князья и  витязи кругом

Стоят унылы;  гласы трубны,