— Мне пойти переодеться, сеньор?

— Нет, у нас уже нет на это времени. — Он говорил отрывисто, почти резко. — Ей придется принять тебя такой, какая ты есть!

Лиза хотела было возмутиться, сказать, что он должен дать ей время хотя бы причесаться, подкраситься, чтобы не выглядеть так, словно он тащит ее на мясо-бойню. Однако когда она попыталась вырвать у него руку, его пальцы еще крепче ухватили ее за запястье, так что она задохнулась от боли и злости, что теперь у нее останутся синяки.

Маленькая гостиная в покоях графини оказалась такой милой и уютной, что на мгновение Лиза забыла, что пришла сюда на встречу с графиней, бабушкой Леонардо, который широким жестом приглашал ее войти в комнату. Там стояли красивые угловые кабинеты, где размещалось множество фарфоровых безделушек. Пол устилал прекрасный розовый ковер. Стулья и диваны были обшиты гобеленовыми тканями, а на стене висел огромный портрет предка в деревянной раме, украшенной вырезанными орлами, зелеными ветвями и странными фруктами.

Лиза не могла оторвать от него взгляда — хотя по военной форме, в которой он был изображен, она поняла, что это не Леонардо, но сходство с нынешним владельцем замка было поразительное. Та же высоко вскинутая гордая голова, те же темные брови, сведенные в одну линию, надменные красивые черты.

— У него было прозвище Конкистадор, — раздался у нее за спиной голос Леонардо, слегка испугав ее. Она невольно обернулась к нему, с замиранием сердца понимая, насколько живые глаза завораживали ее больше, чем те, на портрете. — Он всегда отправлялся туда, где можно было добыть славу для Испании, ну и золото, конечно.

— Я много слышала о жестокости конкистадоров, — негромко сказала Лиза, ощупывая свое запястье, где под рубашкой, она знала, уже проступили синие пятна.

— Да, в некотором смысле это национальная черта испанцев, — согласился он. — Но не забывайте, сеньорита, что здесь, в Испании, нам не нужен закон, чтобы ограждать детей от жестокости. Мы любим детей и с почтением относимся к старым и мудрым.

— Значит, некоторая часть вашей природной жестокости достается женщинам, — дерзко сказала она, сжимая рукой то место, где он оставил синяки, словно ей вдруг захотелось еще раз ощутить эту боль.

— Женщины, — сказал он, намеренно глядя прямо ей в глаза, — как это ни странно, не возражают против жестокости… от любимого мужчины.

— Парадоксальное утверждение, — возмутилась она. — Или это просто мужское оправдание за то, что они не к месту используют свое физическое превосходство. Не думаю, что мне понравилась бы чья-то жестокость, даже если бы это был человек, которого я люблю.

— О, вы говорите так только по неопытности в подобных делах, — сказал он. — Любовь сама по себе чувство сродни мазохизму, не только в физическом смысле, но и в духовном. Любя искренно и от всего сердца, человек готов пойти на все, на любые муки ради любимого. Впрочем, думаю, ваши холодные британские сердца вряд ли способны на такое. Для вас любовь скорее приятная дружба, взаимопонимание, а не страстный захватывающий бой.

— А что плохого в хорошей, крепкой дружбе? — спросила она. — Лучше хранить тепло, чем все время жить в огне.

Он засмеялся над этими словами.

— Боже, как мало вы еще знаете, — поддразнил он ее, — как многому вам нужно научиться. Я почти завидую мужчине, которому достанется привилегия быть вашим наставником.

— Я заметила, — сказала она с въедливой ноткой, — что вы намеренно произносите слово «учитель». Мне даже начинает казаться, сеньор, что в вашем представлении женщины — это дикие кошки, которых надо хлыстом учить ласкаться и мурлыкать.

— Какое у вас бурное воображение, Лиза. — В его глазах на мгновение вспыхнул маленький огонек, словно она разбудила в нем желание проникнуть в ее душу и испытать ее своим изощренным умом. Одна только мысль об этом заставила каждый нерв в ее теле напрячься. Трудно было предположить, какие затаенные секреты он выудит на свою потеху, какие душевные тайны откроет, чтобы всласть посмеяться над ней.

Тоненькая, взволнованная, она снова повернулась к удивительному, словно живому, портрету.

— У вашего предка, завоевателя, удивительная внешность, — сказала она. — И вы очень на него похожи.

— Наверное, вы хотели сказать, что я пошел в него, и не только внешне, — протянул он. — Мадресита говорит, что она специально повесила у себя этот портрет, так как я отказываюсь позировать для своего портрета. А еще она считает, что таким я сам представляюсь себе. Может, она права, кто знает? Уверен, что вы с ней согласитесь.

— Несомненно, — призналась Лиза. — Бытует же такое мнение, что люди, похожие внешне, внутренне оказываются во многом схожи и что время от времени происходит воплощение в человеческом теле святого или дьявола.

— Ах дьявола. — Это слово сорвалось с его губ, как охлест хлыста. — Вы вынуждаете меня ответить вам тем же. Вы этого хотите, может быть, даже не понимая того? Хотите испытать меня, посмотреть, как далеко я могу зайти, приручая женщину? Я не святой, отнюдь, и, если меня довести, вполне могу стать дьяволом.

— Со мной вам это не удастся! — Девушка попятилась от него, и пальцы ее сжались, словно она готова была защищаться, как дикая кошка, если только он посмеет к ней прикоснуться. В глазах его была насмешка, они сверкали и искрились, и неизвестно, что бы произошло, если бы в этот момент не открылась внутренняя дверь из покоев и в маленькую гостиную не вышла бы Мануэла. Вздох облегчения Лизы смешался с радостным восклицанием компаньонки, увидевшей, что они уже пришли на аудиенцию к графине.

Лиза провела рукой по волосам, про себя отчитывая графа за то, что он не дал ей ни минуты, чтобы причесаться и привести себя в порядок перед такой важной встречей. То он говорит, что нельзя появляться перед графиней в брюках, теперь требует, чтобы она шла знакомиться с его бабушкой как есть. Лиза сделала глубокий вдох, словно пловец, ныряющий на большую глубину, и вошла с Леонардо де Маркос-Рейесом в спальню графини. Он показал жестом, чтобы девушка вышла вперед, и та машинально послушалась, как механизм, который завели на некоторый срок и который может сломаться, когда завод закончится.

Лиза ожидала королевского приема — и не была разочарована. Первым делом она увидела великолепный бархатный балдахин над кроватью, скрепленный в центре украшением в виде короны, от которой расходились складки блестящего бледно-желтого материала. Кровать стояла на возвышении, к которому вели несколько ступенек. Девушка смотрела на изогнутые рамы старинных окон, из которых открывался романтический, сказочный вид на башни замка. В огромной вазе из алебастра стояли большие пионы насыщенно-розового цвета. А на кровати, с самым царственным видом, сидела уже немолодая женщина, которой удалось сохранить бесподобную красоту. В недавнем прошлом волосы у нее были такого же цвета воронова крыла, как у Леонардо, теперь же они лежали белой серебристой шапкой. Темные повелительные глаза были подчеркнуты тушью и густыми синими тенями. Высокие скулы покрыты румянами, такими же яркими, как лепестки пиона. Полные губы были накрашены яркой помадой.