Час или два добирались из Вяяксю в Хейнолу, а потом никто уже не знал, куда они ехали. У официанта на побегушках Сеппо Сорьонена прорезался поэтический дар, и он завел общую песню. Особенно вдохновенно самоубийцы под руководством Сорьонена подхватывали слова, которые подчеркивали тщетность всего сущего:

Жизнь человеку, полная забот, отведена,

Но и она лишь временна…

Корпела ехал быстро, и полковнику Кемпайнену стало трудно за ним поспевать. Не дай бог какая авария или дорожный патруль… Проректор Пуусари пыталась его успокоить. Ну и что, если машина влетит в кювет: они ведь искали смерти. Хелена Пуусари захватила с собой в машину полбутылки шампанского. Облокотившись на плечо полковника, она мягким пьяным голосом замурлыкала арию из оперетты Кальмана «Марица». Машину наполнял дурманящий запах ее духов, пленительная женственность путала мысли полковника. Кемпайнен даже подумал, что вся эта авантюра с самоубийством – не такая уж и глупая затея. Они уже были где-то в районе Саво, когда Корпела заснул за баранкой. Неудивительно, ведь он уже почти двое суток не спал: сначала ехал из Пори в Хяме, потом со всей компанией кружил по Хяме, обкатывая автобус, а теперь еще из Хяме в Саво, если они оказались действительно там. Корпела был настоящим профессионалом в своем деле. Засыпая за рулем, он успел свернуть на обочину и выключить мотор. После чего отключился сам. Из водительской кабины раздавался богатырский храп. Корпелу перенесли на сиденье в комнате для переговоров. Фельдфебель в отставке Ярмо Корванен заменил спящего водителя (у него были права) и повел автобус в новом направлении. Он проехал еще километр, когда нашлось подходящее место для стоянки на дне какого-то оврага с гравием. Автобус оставили там, но разбивать палатку в холодном овраге не хотелось. В сумерках летней ночи блуждали путешественники по окрестностям и набрели на огромное поле. Там и решили обустроить лагерь. Уула Лисманки взял руководство в свои руки, и скоро палатка была поставлена. На пол постелили листья, чтобы теплее было спать. Перед сном допили оставшееся шампанское. Уула развел перед палаткой костер. При свете пламени разговаривали о том о сем. В основном все были довольны поездкой. Прекрасное вышло начало. Если так пойдет и дальше, все будут только рады. Когда последняя бутылка опустела, самоубийцы отправились спать, безмятежно, вперемешку мужчины и женщины. В летней тишине кричал коростель, в молодой траве прыгали лягушата, а откуда-то издалека доносился слабый гул реактивного самолета, совершающего ночной полет. Костер самоубийц догорал. Маленький лисенок ходил вокруг, с любопытством принюхиваясь. Он ловко вылизал оставшиеся в картонном стакане капли шампанского, а на закуску поймал себе лягушонка. Из палатки слышалось дыхание спящих, кто-то кашлял, кто-то разговаривал во сне. Полковник Кемпайнен смотрел из машины на поле: ночная мгла покровительственно окутала серую палатку и несчастных, спавших внутри. Кемпайнен подумал, что это, наверное, самый подвижный лагерь и самое унылое войско в Финляндии.

– Покойтесь с миром, – тихо произнес полковник. Пожелание вполне годилось и для проректора Хелены Пуусари – крупную рыжеволосую мадам на переднем сиденье уже сморил глубокий сон. Полковник перенес проректора в автобус, там было удобнее. Ноша оказалась тяжелой, но ему было приятно. Полковнику пришла в голову забавная мысль: на его руках покоится пышнотелая красавица, с которой он мог бы счастливо жить до конца своих дней, даже в браке, то есть вообще вечно. Но и она скоро умрет – такова цель их путешествия. Полковник снова останется вдовцом, если сам не наложит на себя руки. Сказано – будет сделано. Грустно…

Кемпайнен положил проректора на заднее сиденье и накрыл дорожным одеялом. Автовладелец Корпела мирно похрапывал на своем месте. Кемпайнен, пошатываясь, пошел к окутанному туманом полю, наступил в какую-то канаву, но в конце концов, найдя среди травы палатку, заполз туда и отключился. Выставлять ночной караул самоубийцы не стали. В этом лагере никто не боялся смерти. Была полночь. Птицы на ветвях спали. Только откуда-то доносились заунывные крики козодоя.

Глава 14

Сонный крестьянин Урхо Яаскеляйнен вошел в хлев. Было только шесть утра, но уже следовало приступать к работе. Коров требовалось накормить, подоить, а еще вывезти навоз и отправить рогатых на выгон. Урхо Яаскеляйнен, тридцатилетний житель Саво, был искренне предан земле и жил в захолустной деревеньке Рёнттейккёсалми. Урхо унаследовал от родителей довольно богатую ферму в двадцать гектаров земли, на большей части которой росли трава, кормовое зерно и сахарная свекла. Коров было двенадцать. Можно было бы держать и больше, коровник-то новый, да и корма участок давал в избытке, но что делать с таким количеством молока? Двенадцать коров требовали ухода, а рабочую силу взять неоткуда. Приходилось довольствоваться этим. В газетах теперь редко писали о безработице. Разве что батраку платить, а то все официальные безработные так и пропадают без вести в архивах биржи труда. Хорошо бы летом на недельку заполучить помощника, тогда можно смотаться отдохнуть на Тенерифе. Но и такая скромная помощь предлагалась отнюдь не каждый год. Урхо вымыл всем коровам вымя и установил доильные аппараты. Молоко заструилось в цистерну. Вообще-то эта работа была обязанностью жены Кати, но от этой бабы в фермерских делах никакого проку. Девушки на выданье сразу после школы уезжали из деревни, вот и Урхо не досталась деревенская. Так бы бобылем и остался. Но несколько лет назад на сельскохозяйственной выставке в Пиексамяки ему повезло – или как это лучше назвать? Он по компьютеру нашел себе городскую девушку, согласную выйти замуж. Кати была родом из Хельсинки, рабочий район Каллио. Кати хотела переехать в деревню, обожала верховую езду и экологическое фермерство. До этого она работала помощницей в баре на улице Пенгеркату. Работать на ферме Кати так и не научилась. Дойка вызывала у молодухи стойкое отвращение. Коров она боялась, свиней терпеть не могла, потому что они отвратительно воняли. С мая до поздней осени из носа у Кати текли сопли. У нее была аллергия почти на все: на шерсть коров, на полевую траву сурепку. Она так боялась пневмомикоза, что к сену даже близко не подходила. От резиновых сапог у нее потели ноги, это тоже мешало работе. Зато младенца, пищащего от атопического дерматита, Кати состряпать сумела. Бывшая барменша была отличной поварихой: она чуть ли не каждый день баловала Урхо сосисками с пюре и фрикадельками с картофелем фри. Иногда по воскресеньям Кати могла удивить Урхо даже бифштексом! В это утро Урхо Яаскеляйнен был не в лучшем настроении. Кати, как