Словно прочитав мои мысли, мама спросила:

– Помнишь папины самолетики?

Как я могла не помнить…

Закончив прибираться, мы пошли назад через лес. На мамином лице не было обычных теней. В первый раз за эти годы я подумала, не перебарщиваю ли я со своей заботой? В те годы, что я училась в университете, мама хоть и с трудом, но поддерживала наше хозяйство, вела дом, приглядывала за курами, выбиралась в город, встречалась с людьми, но после того, как я, вернувшись, взяла на себя большую часть ее трудов, она постепенно замкнулась в полурастительном существовании перед телевизором. И даже во двор теперь выходила неохотно. Я терпеливо несла эту ношу. Но кто сказал, что это было единственным возможным решением? Может быть, именно потому, что я фактически удочерила и Пальму, и собственную мать, Бог или там Природа и не давали мне настоящих детей, решив, что больше мне уже не потянуть. Нельзя сказать, что мы с Русланом не старались. Дай бог каждому так стараться… Мне захотелось исправить эту ошибку. Мне многое хотелось исправить и, может быть, даже сделать наконец капитальный ремонт. Сколько можно уже себя и за себя бояться?

Обновленное тело просило движения и простора. Я посадила маму в автобус, а сама пошла пешком. Сразу за хвойной лесопосадкой начинались поля подсолнечника. Я шагала по зеленой кромке, срывая синие звездочки цветков цикория и пуская лепестки по ветру, и млела от жаркого летнего дня и слаженного стрекотания кузнечиков. Солнечный жар стекал по лопаткам в низ позвоночника, рождая в теле сильное пружинящее тепло. Редкие машины не нарушали ощущения свободы и одиночества. Мимо прокатил велосипедист, мелькнула белая майка и стриженый затылок с влажными темными завитками, оглянулся, затормозил, окликнул удивленно:

– Алина Александровна?

Я поднесла руку к лицу, прикрыв глаза от солнца, и узнала одного из студентов второго, кажется, своего потока. Хороший был мальчик, толковые вопросы задавал, только я все равно забыла, как его зовут. К счастью, он сам нетерпеливо замахал рукой и крикнул:

– Это я, Виталик, вы меня помните?

– Ну, конечно, помню! – почему-то тоже крикнула в ответ, словно нас разделяло не несколько шагов, а метров двадцать по крайней мере. – Ты, кажется, единственный на вашем курсе, кто с первого раза смог рассказать про D– и L-изомеры.

– Да уж помню, гоняли вы нас, гоняли…

Мы оба немного посмеялись, порадовались теплым воспоминаниям, теплому и солнечному летнему дню.

– Вас подвезти?

– Да нет, спасибо, не надо, я прогуляюсь.

– Ну, тогда и я с вами пройдусь, – решил он, соскочил с велика и повел его, легко придерживая рукой за раму, и я вспомнила, как в детстве папа оставлял меня около магазина посторожить свой велосипед, и я бережно водила его кругами по асфальтовой площадке. Почему-то мне казалось, что велосипеду будет скучно стоять на одном месте.

– Где ты сейчас?

– Да в «Севере» работаю программистом. Я же еще с третьего курса на компьютерную химию перевелся тогда.

– Я не знала.

– Ну да, конечно. Вы не знали…

Меня тяготило его старательное «вы».

– Послушай, мы же не в институте. Давай уже на «ты», – предложила я

– Хорошо, Алина… – с напряжением произнес он.

И мы замолчали, словно мгновенно этими двумя короткими фразами исчерпав все возможные темы для разговоров. Несколько минут шли молча.

– Слышала новость про Ленина?

– Про Ленина?.. – Последние два дня я провела на летней кухне среди ошпаренных кипятком банок, стремясь успеть накрутить побольше консервации до первого сентября, было не до новостей.

Виталик обрадовался моему неведению:

– Так ведь взорвали нашего Ильича! Неужели правда ничего не слышала?

– Правда. Подожди, ты про какого Ильича? Неужели про того, что в сквере напротив восьмой школы…

В сквере стоял маленький, уютный, можно сказать, наш домашний Ленин – метр с кепкой, когда-то под ним меня принимали в пионеры.

– Да нет, самого главного, того, что на площади.

Я с облегчением выдохнула. К официальному Ленину нашего городка у меня не было никаких особенно личных чувств. Единственным отчетливым воспоминанием, связанным с этой фигурой, была память подростковых лет о том, как в двенадцатом часу ночи я мчусь домой с городкой дискотеки и Ильич укоризненно смотрит на меня с высоты, как бы намекая, что с такими, как я, коммунизма нам не построить. Но не за это же его взорвали…

– За что его так?

– А, черт его знает. Сначала говорили – из-за политики. Коммунисты возбухнули сразу, потом взяли этого парня, оказалось, вроде из-за любви. Типа девушка его бросила, он решил Ленина взорвать. Ну не идиот?

– Что, совсем ничего не осталось?

– Да нет, даже не уронил… Я же говорю, идиот! – пренебрежительно мотнул головой Виталик. – Кто так взрывает? Раскурочил памятник пониже спины и все. Коммунисты деньги теперь собирают на новый ленинский зад, чтобы не хуже прежнего.

Я засмеялась. Мне было немного жалко памятник, но фантасмагорическое очарование истории про влюбленного безумца, закладывающего взрывчатку под полы разлетающегося пальто чугунного Ильича, было сильнее жалости. Виталик засмеялся вместе со мной и вдруг сказал:

– А ты красивая…

– Да ну?.. – Это короткое кокетливое словечко само вылетело из меня между двумя смешками.

– Конечно, ты мне всегда нравилась. – Он посмотрел на меня требовательным мужским взглядом, я отвела глаза. Мы снова шли молча, но это было уже другое молчанье, плотно заполненное ожиданием. Я продолжала улыбаться. Виталик хмурился, отчаянно подыскивая слова, но не придумал ничего лучшего, как снова спросить:

– Может быть, тебя подвезти? – тут уже не было ни требовательности, ни претензий, чистая мольба. Я посмотрела на него еще раз. Теплый золотистый мальчик, смуглый, хороший, может быть даже нежный. И согласилась:

– Ну, подвези.

У него загорелись, глаза, зарделись кончики ушей. Он посадил меня на багажник, и мы поехали вдоль бескрайних желто-зеленых полей и холмов, упирающихся в светлое, выгоревшее небо. На горизонте вырастали трубы бывшего комбината. От влажной майки Виталика пахло свежим потом и каким-то стиральным порошком; когда я касалась его голым плечом, он чуть-чуть вздрагивал, словно от моего тела к его телу проскакивала искра, и его беспокойство постепенно передавалось мне.

Тихонько позвякивал велосипедный звонок и, когда я оглядывалась на убегающие назад поля, мне казалось, что по траве за нами стелется тень счастливой рыжей собаки.

Харьков. Сентябрь 2012

Скрипнула дверь в коридоре, пройдясь по нервам противным высоким звуком, как будто и без того мало было поводов для раздражения. Почему-то в этом доме любой шум бил по мозгам, любая трещинка, щель, пятно бросались в глаза. В нем все время что-то хотелось исправить, улучшить, довести до скульптурной, музейной завершенности, немыслимой в жилище живых людей. Почему-то повседневная жизнь в этом желанном, выстраданном доме была мучительна. Я ведь этого хотела? Именно этого? Именно эти обои, шторы, натяжной потолок?.. Я ведь хотела всего этого. Но нет… не всего…