Я пытался идти – это было словно проталкиваться сквозь что-то гораздо более плотное, чем я ожидал, твердое и жидкое одновременно. Я вытянул руки вверх, как птица, выталкивал себя вперед. Пол под ногами опускался все ниже, но я шел вперед, я жаждал произвести впечатление. Жаждал показать, что мне здесь так же хорошо, как и ему.

Но мир подо мной внезапно рухнул. Все, что мне нужно было сделать – подняться и уйти в безопасность, но я не знал, я еще не научился. Я вскидывал руки, пытаясь дотянуться до чего-то осязаемого; они скользили по воде, как по воздуху.

Я отшатнулся, пытаясь стряхнуть воду с лица, глаз, рта, но ее было так много. Она окружала меня бесконечностью.

Под водой что-то останавливается. Там нет времени. Нет звуков, кроме низкого рычания тишины. Я помню чувство – не мысль, – что это будет продолжаться вечно.

Пока его руки не схватили меня ниже плеч, не потащили вверх и назад, подтягивая к краю, подпирая к боку. Бесконечная безопасность твердости. Бортики, голубая плитка. Зернистый, твердый цемент.

– Все хорошо… ты стоишь…

– Не могу… – выдохнул я. Вода была живой, она дышала. – Прости…

– Мы это сделаем – понемногу, – его голос был тихим, успокаивающим, он шептал мне на ухо. Его дыхание было теплым, как жизнь. – Видишь, все хорошо…

Он был прав. Вода теперь доходила мне лишь до груди. Она отступила.

Николас придвинулся ближе, его кожа была покрыта каплями.

– Первое, что нам нужно сделать – научить тебя не тонуть.

Он не смог. Я сделал все, чтобы больше сюда не возвращаться. Я придумывал причины. Я был занят. Я плохо себя чувствовал. Я должен был выполнить неотложное задание. Майра с радостью соглашалась составить ему компанию, когда приезжала в Дели; они ходили в бассейн каждый день, невзирая на зимние холода.

Я так и не научился плавать.

Время коварно.

Мы разделяем его на дни. Мы разбиваем его на секунды и растягиваем на столетия. Тысячелетия. Мы складываем, разграничиваем, выделяем праздники и каникулы.

Мы отклеиваем страницы календаря. Храним время в смартфонах и компьютерах. Придаем ему форму. Дизайн. Стрелки и цифры. Светящиеся фигуры. И все же его невозможно приручить. Оно постоянно в наших руках. Постоянно вне досягаемости. Все, что мы чувствуем – его вибрацию, тщательно систематизированную. Неустойчивую, как падающий лист.

Время пронизано линиями разломов.

Тонкое, как бумага. Нежное, как водоворот чернил.

В тот вечер в книжном магазине, прочитав записку Николаса, я попытался вернуться в настоящее. Но есть причина, по которой время сравнивают с водой. Оно вязкое. Оно сопротивляется.

Я выпил еще вина. Ощутил внезапную радость. Кажется, я разговаривал с незнакомцами, мой голос стал громче, чем обычно, мой смех – настойчивее.

Все как будто усилилось.

Это продолжалось даже тогда, когда мы с Сантану ехали в метро на юго-запад города, где жила Ева. Над дверью вагона мы заметили рекламу сайта знакомств Shaadi.com – «Умный способ найти спутника жизни». Неха, 25 лет, модель, любит современное искусство и бокс. Санджай, 29 лет, бизнесмен, любит Сталлоне и дикую природу.

– Сантану, 34 года, упертый академик, ненавидит все, – предложил я.

– Неемия, 32 года, бездельник, никудышный человек.

Когда у нас закончились оскорбления, он сказал мне:

– Кстати, когда мы доберемся до Евы, обрати внимание, что на обеденном столе.

– И что же?

– Вот увидишь.

В тот вечер мне уже хватало сюрпризов.

– Скажи…

– Скажу. Потом.

И больше я ни слова из него не вытянул. На следующей остановке вошел мужчина в блестящей черной кожаной куртке, остриженный по-военному, и встал передо мной. На его шее, ниже подбородка, я заметил нечеткую татуировку в виде двух игральных костей.

Ева жила в Уимблдоне, недалеко от храма Буддхападипа, в небольшой, но довольно дорогой квартире, полной изящной современной мебели, стильных индустриальных абажуров и ярких городских фотографий – была среди них серия фото женщины в стеклянной коробке у мостов, скал, на краю небоскребов. Сантану говорил мне, что отец Евы был богатым предпринимателем из Токио.

– Такое нельзя себе позволить на нормальную зарплату.

В гостиной Евы собралось человек двенадцать, а то и меньше – друзья из Токио, которые учились в Лондоне, пара коллег по институту, в том числе Тамсин, несколько писателей и художников с мероприятий в Вильгельмайне, палестинка с торжественным лицом и блестящими темными кудрями, падавшими ей на плечи.

Дверь открыла Ева; она говорила по телефону и жестом показала, что освободится через минуту.

– Простите, – сказала она, договорив. – Стефан звонил, хотел определиться с датами, – я заметил, что ее глаза – яркие, необычно сияющие. Стефаном звали ее бойфренда, или, как чаще здесь выражались, ее партнера, который жил не то в Париже, не то в Женеве. Сюда явился в качестве… она говорила, но я забыл. В голову лезло только «иностранный корреспондент». Я спросил у Сантану.

– Журналист он, по-моему.

– Кстати, – сказал я чуть тише, – не вижу на столе ничего необычного, – я обвел жестом комнату.

– Видишь цветы? – спросил он. В центре стола стояла ваза с белыми лилиями на длинных стеблях. – Где бы он ни был, он каждую неделю присылает ей новый букет.

Комната была полна их ароматом, сильным запахом тоски, плывшим над мурлыканьем разговоров, Ани Дифранко[22] в колонках, звоном стаканов. Чуть позже Ева представила нам палестинку.

– Сантану, Нем, это Яра… она просила меня не представлять ее как поэтессу.

Девушка за спиной Евы улыбнулась. Мы спросили, почему.

У Яры было лицо как с картины Модильяни. Идеально выточенное, овальное, с заостренным подбородком и длинным, выступающим носом; только ее глаза и волосы были куда более дерзкими, чем все, что он когда-либо запечатлел на холсте.

– Потому что люди смотрят на меня с жалостью. Типа – бедный ребенок, какая трудная жизнь, – ее голос был приятно хриплым, она чуть округляла и выделяла гласные.

– А что ты обычно им говоришь? – спросил Сантану. Я никогда не замечал, чтобы он смотрел на кого-то с таким удовольствием. Она рассмеялась.

– Что я преподаю – но реакция та же самая.

Яра работала репетитором арабского языка в городском языковом центре, и, по ее словам, большинство ее учеников были дипломатами. Спустя несколько недель она подарила нам по экземпляру своей книги «Как пережить дыхание», аккуратно переплетенной книги на двух языках. Изящные, интуитивные строчки падали на страницы.

– Яра – арабское имя? – спросил Сантану.

– Да, оно означает «маленькая бабочка»… но мое имя, кажется, встречается в разных языках. На бразильском яра – богиня воды, на языке аборигенов это слово означает чайку, на