объяснить, если бы меня попросили. Что-то однозначное, достаточно наивное. Я пошел в лес прогуляться, решил исследовать башню. Нет, не заметил знака. Как глупо с моей стороны.

Слабовато, но ничего лучше придумать я не мог.

Я благодарен за вашу доброту, нужно было сказать, а теперь мне пора уходить.

За дверь, за лужайку, за ворота. По широкой, тихой дороге. Через лес. На другой конец леса, в здание колледжа. В общежитие, в комнату, где я живу с мальчиком из Тибета. Никто ничего не узнает. Буду ходить на лекции, сидеть за партой, делать домашнюю работу, отвечать, когда спрашивают, пить и есть, ложиться и вставать, ставить одну ногу впереди другой. Как сейчас. Как раньше, пока не пропустил шаг и не обнаружил, что дальше нет поверхности.

Я прошел через все бунгало, гораздо большее, чем мой дом или дом Ленни, и совсем другое во всех отношениях – высокие потолки, голые, прохладные каменные полы, большие, просторные окна. Наши дома были рассчитаны на непогоду, долгие дожди и холодные зимы, компактны и сурово экономичны.

Может быть, мои впечатления усиливала пустота.

Где все? Неужели я здесь один?

Я заглянул в две другие спальни – в одной никто не жил, в другой явно жил, судя по мокрому полотенцу на кровати и стопке одежды на полу – и кабинет, забитый книгами и бумагами. В углу стоял граммофон, не привычный, с замысловато изогнутым рогом, а маленький, портативный, уместившийся в полированную черную коробочку. Под ним, на полу – груды пластинок, выглядывавших из обложек. Имена были не известные мне – Моцарт, Бетховен, – а другие: Гайдн, Стамиц, Шуман. За кабинетом была кухня – самое тесное помещение, разлинованное белыми меламиновыми полками и шкафами.

Было как-то нехорошо шататься по чужому дому, даже если меня никто не видел. Так что я решил тактично подождать в гостиной, пока кто-нибудь не появится. Конечно, они же помнили, что у них необычный, странный гость? Окна гостиной выходили на лужайку, где возился садовник с лопатой в одной руке и большой плетеной корзиной в другой. Вдоль длинной стены выстроились безделушки – по-видимому, сувениры из путешествий по всему миру. Миниатюрные ветряные мельницы и деревянные башмаки. Вырезанные из дерева фигурки людей. Реплика яйца Фаберже. Солнечные, улыбавшиеся матрешки. Пара индонезийских масок, смеющихся и плачущих. Снежный шар – единственный сувенир, который я взял в руки и встряхнул – с крошечными фигурками конькобежцев на пруду.

Я немного посидел в кресле, ожидая, изучая картины на стене напротив, большие холсты, щедро насыщенные оттенками землистых тонов и яркой белизной. Тогда они не показались мне чем-то необычным, но несколько лет спустя, посетив ретроспективу Амриты Шер-Гил, я задумался, не ее ли рукой были написаны картины в бунгало на Раджпур-роуд.

Что еще привлекло мое внимание, так это стол, заваленный письмами, выведенными большими, витыми, закругленными буквами, строчками, к концу клонившимися кверху. Сам того не желая, я мельком отметил несколько фраз: сегодня я по тебе тоскую… сколько месяцев спустя эти деревья будут лишь напоминать мне о твоем отсутствии… Мои глаза метнулись к концу страницы, подписанной так: С любовью, М. Точно так же было подписано и другое письмо. И третье.

Все они были от одного человека.

Я хочу тебя во мне.

Я покраснел, положил письма на место, судорожно попытался вспомнить, в каком порядке они лежали, и отошел от стола. Посмотрел на стену напротив, закрытую плотными бархатными шторами. Что я мог увидеть за ними? Еще один сад? Я раздвинул их, открыл раздвижную стеклянную дверь, ведущую на крытую веранду.

И вот где он был, искусствовед, склонившийся над аквариумом.

Он стоял босиком. Волосы падали ему на лицо. Рукава темно-синей хлопковой рубашки намокли и прилипли к запястьям.

Он осторожно пытался выудить рыбу.

(Как уязвим человек, не знающий, что за ним наблюдают. Даже воздух вокруг него меняется, чтобы приспособиться к его неосторожным жестам.)

Я толкнул дверь, он посмотрел на меня, ошарашенный, и едва не уронил сеть. Что-то выпало и заскользило по полу. Это была рыба, она билась, хватая ртом воздух, до которого не могла добраться.

– Простите… – я потянулся, чтобы поднять рыбу. Серебристо-синяя, она лежала на моей ладони, блестя глазами, похожими на капли дождя.

– Давай сюда, скорее, – он протянул мне глубокую стеклянную чашу с водой. Я бросил туда рыбу, она испуганно заметалась взад-вперед. Искусствовед поставил чашу на пол, накрыл кусочком ткани и повернулся ко мне.

– Ты проснулся.

Его глаза были светло-серыми, с серебристыми – или золотистыми? – крапинками; очень необычный цвет. Как-то мы с семьей поехали на побережье в Пури, встали очень рано, чтобы успеть на поезд домой. Его глаза были цвета моря на рассвете.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Все в порядке, спасибо.

– Да уж, ну и ситуация.

Я попытался расшифровать выражение его лица, но оно было таким же загадочным, как его голос.

– Глупо с моей стороны было… лезть туда.

– Несмотря на знак.

– Да, несмотря на знак, – я чувствовал, как жар поднимается по моей шее к лицу.

– Я хотел отнести тебя в больницу, но ты не сильно ушибся, был скорее ошарашен. Ничего не сломано.

Если бы он только знал.

– Спасибо, что принесли меня сюда.

– Не за что, – искусствовед рассмеялся. – Я не знал, куда еще тебя деть.

– Я живу тут рядом, – я объяснил где.

– А, так ты студент? Но, надеюсь, сегодня ты уже не пойдешь на лекции?

У нас начались осенние каникулы, сказал я, но не стал объяснять, почему не уехал домой.

– Вот и хорошо, тогда поможешь мне его почистить, – искусствовед указал на аквариум. – Наш друг в чаше, по-моему, приболел. Надеюсь, он никого не заразил.

Я посмотрел на аквариум, на его тщательно проработанный ландшафт.

– Какая красота…

Плавники рыб, тонкие, как кружева, по краям были красными и синими. Рыбы носились среди водных растений, прятались в укромных уголках и трещинах скал.

– Огненные рыбы. Ужасно застенчивые, но, как ты только что видел, с удивительной способностью к прыжкам, если их напугать.

Вода была кристально чистой, ленты растений, покрытые листочками, покачивались в невидимом потоке. Я указал на создание, спрятанное за причудливо закрученной раковиной.

– А это… это же…

– Морской конек.

Я впервые в жизни видел его, живого, настоящего.

– Не думал, что они такие… маленькие… – его изящное изогнутое тельце, оранжево-красная пунктуация, могло легко уместиться на моей ладони.

– Да, маленькие обманщики. Где-то здесь должен прятаться еще один…

Я внимательно осмотрел аквариум, заглянул между камней и коралловых цветов.

– Не вижу.

Искусствовед наклонился ко мне. Он