– Деньги надо откладывать. – Ян Рубенс поднялся из-за стола, чтобы поцеловать жену, но вдруг поперхнулся и стал задыхаться, лицо раздулось, из красного стало багрово-синим, шея дергалась, как будто его сейчас вырвет, но все никак…

Мария уложила мужа на лавку и держала его голову, стараясь смягчить судороги. Надо бежать к соседке за помощью, но не станешь же будить детей, чтобы караулили больного! Муж хрипел и кашлял страшно, Мария даже за подушкой боялась отойти. Кое-как перетащила его на пол – сама не поняла, откуда взялись силы перевалить тяжелое тело.

Все же сбегала за бабкой: та определила, что в горле Яна застряла рыбная кость. Беззубая лекарка деснами разжевала хлебную корку, заставила больного проглотить склизкий комок – и надо же, помогло! Ян лежал на полу с потным лицом, укрытый самым теплым одеялом – их свадебным.

Едва придя в себя, он произнес:

– Десять талеров, что на полке, отошлешь родителям для малышки Клары. И Бландине на приданое копи, скоро ведь восемь лет исполнится…

– Ей будет в сентябре только семь.

Из детской выскочила Бландина. Вертлявая девочка, пытается делать стойку на руках – подражает фиглярам, выступавшим на площади в воскресенье. А ноги – веточки, ей бы есть побольше…

Бландина захохотала нарочитым басом.

– Семь лет, – повторил Ян Рубенс, отстраненно наблюдая выступление дочери.

Мария Пейпелинкс увела Бландину, хоть понимала: дети просто каждый по-своему хотят обратить на себя внимание отца. Но они должны приучаться к сдержанности.

Иногда с ними и правда с ума можно сойти: младший, Хендрик, с непривычки плачет, когда отец берет его на руки. А ведь в Кельне многие видели Яна Рубенса верхом на богато убранном жеребце, с ним рядом – четырехлетний Мориц, сын Анны Саксонской и Вильгельма Оранского. Соседка с удовольствием описывала Марии Пейпелинкс этот выезд, впечатливший кельнских сплетниц: «Рядом с вашим мужем сама Анна-то наша не смотрится, всегда была бесцветной, прямо скажем – дурнушка. И, конечно, приятно ей, когда рядом такой видный мужчина, как ваш муж!» Мария Пейпелинкс должна была выслушивать все это и улыбаться. Такие времена, надо терпеть. Гордость – чувство, подходящее для благородных мужчин и еще для невест на выданье, если есть женихи.

…Муж покашливал, но можно было уже надеяться, что удушье не вернется.

– А Яну Баптисту девять? Через год надо его в пажи, пока есть возможность, я поговорю с принцессой. Прости меня. Жаль, что редко мы вместе… вот так. – Он допил из кружки перебродивший сидр и погладил ее по плечу.

Увидела, что в перчатку, небрежно брошенную на лавку, вшит крошечный флакон: благовония или яд?

Она боится узнать.

И кожа Яна стала пахнуть иначе – это запах человека, которому доступна роскошь. А еще – ведома опасность, плата за сладкую роскошь. Два года работа держит его в замке, часто надо сопровождать принцессу то в Зиген, то в Дрезден. В Брюссель по делам Анны Саксонской муж ездил один. Принцесса щедро платит доктору права Яну Рубенсу. Иногда Мария тратит немало сил, чтобы убедить себя: «Живем в безопасности, дети сыты, это главное».

Рубенсы по воскресеньям ходили к мессе, как настоящие католики, и, поскольку мощи волхвов охраняли основание Кельнского собора, Марии казалось, что ее семья защищена.

Муж заснул, пока Мария молилась. Ей тоже хотелось лечь побыстрее, но привычка к молитве перед сном не пустила ее в постель.

И лишила надежды на ласку мужа.

В последнее время так случалось даже в те редкие ночи, когда Ян ночевал дома.

Волосы расчесывала не торопясь, улыбалась своим мыслям, что даже слушать похрапывание мужа – ей в радость. Ничто в нем Марию не раздражает: ни одно движение, ни одна привычка – и так все десять лет, что они вместе.

– Жители города: и те, кто молится, и те, кто почивает! – кричала под окном нараспев стража. – Вам залогом чистая совесть и христианское смирение, Господь всемогущий защитит город и жителей его от мора, чумы, нашествия иноземного…

Ян спал в новой нижней рубашке, домашнюю не надел. Таких кружев, как у него на манжетах, Мария прежде не видела: не венецианские кружева и не брабантские, скорее всего – с севера; она разбиралась в этом хорошо.

Она зашла в комнату детей, благословила спящих, вернулась и осторожно легла рядом с мужем. Не стала заплетать волосы – вдруг все же он захочет ее разбудить. Ян во сне нашел ее руку, теплое прикосновение, сонные слова… «Ангелов дыхание пусть до меня дойдет и научит летать».

Мария быстро забылась, и приснилось ей, что обрушилась крыша. Это барабанили в дверь.

Что на этот раз – пожар? Или война?!

Она вскочила, Хендрик надрывно закричал. Ян Рубенс одевался, двигая руками неточно и медленно.

– Эй, тихо, здесь я! – крикнула Мария детям, на ходу повязывая фартук, чепец в суматохе не надела.

Входная дверь едва не сорвалась с петель, за ней топтался отряд: солдаты с факелами и капитан.

– Его высочество граф Иоганн Насаусский, повелитель сей земли, велит арестовать Яна Кристофора Рубенса, доктора гражданского и канонического права!

Мария закрыла себе рот ладонями, чтобы не заголосить. На нее вдруг напала икота. Муж вышел уже в плаще, со странной улыбкой посмотрел ей в лицо, потом шепнул на ухо: «То, что найдешь под подушкой, припрячь. И главное – прости, прости… Прости меня».

Она в ответ икнула жалобно и снова прижала ладони ко рту. Стражники у порога замешкались, один спросил капитана шепотом: «Золото?»

– Нет, – отмахнулся старший, но вдруг посерьезнел: – Возможно, опасные книги. Фламандцы славятся этой заразой – возятся с книгами, хотят прослыть умнее других.

– Покажите хозяйке дома указ об аресте, – проронил Ян веско.

– Еще чего!

– Ты обязан прочесть его моей жене. Или дай сюда, она сама прочтет.

– Правда, умеешь читать, женщина? Может, и запрещенные книги имеются в доме? – Начальник стражи протянул указ Марии Пейпелинкс.

Она долго расправляла свиток, усмиряя дрожь рук, затем прочла: «Рубенса Яна Кристофера доставить в замок Дилленбург для проведения следствия. Подпись: Иоганн фон Нассау-Дилленбург».

– Мой муж – честный человек! По чьему доносу забираете? – подступила Мария к капитану, сдерживая икоту. Как умудриться сунуть стражнику в руку монету, чтобы не били по дороге, чтобы покормили?..

«Не успею. Если не возьмет и рассердится, будет хуже».

– Откуда я знаю, женщина, – скучно отозвался капитан, забрав у нее свиток. Но решил, что от грабежа в ходе ареста лучше воздержаться. Похоже, замешана родня графа, такие истории самые мутные. «Хозяйка не даст ничего, это ясно. Ребенок вопит, будто бесы его колотят! Можно еще успеть поспать, если быстро вернемся».