— Может быть, и так, но вот вам первая: мы пожалели госпожу де ла Мотт. Король ее не любит. А между тем, должна признаться, что мне она понравилась.

— Ваше величество! Вы слишком добрый судья, чтобы люди не склонились перед вашими приговорами.

— Да, но вас-то не бранили, — сказала королева, — вы горды и свободны, вас все побаиваются, ибо, подобно божественной Минерве, вы слишком мудрая.

Андре покраснела и грустно улыбнулась.

— Я дала обет, — сказала она.

— Да, кстати! — воскликнула королева. — Я вспомнила…

— Что вы вспомнили, ваше величество?

— Хотя вы и не замужем, у вас, тем не менее, со вчерашнего дня появился один господин.

— Господин, ваше величество?

— Да, ваш любимый брат. Как его зовут? Кажется, Филипп?

— Да, Филипп.

— Он приехал?

— Вчера, и вы, ваше величество, сделали мне честь сказать об этом.

— Каков он?

— Как всегда, красив и добр.

— А сколько лет ему теперь?

— Тридцать два года.

— Могу я увидеть его сейчас же?

— Через четверть часа он будет у ног вашего величества, если ваше величество позволит.

— Хорошо, хорошо, позволю и даже хочу. Не успела королева договорить, как кто-то живой, быстрый, шумный скользнул или, вернее, прыгнул на ковер туалетной комнаты, и его смеющееся, лукавое лицо отразилось в том же зеркале, в котором Мария-Антуанетта улыбалась своему.

— Ах, мой брат д'Артуа! — сказала королева. — По правде говоря, вы меня напугали!

— Добрый день, ваше величество! — сказал молодой принц. — Как вы, ваше величество, провели ночь?

— Благодарю вас, очень плохо.

— А утро?

— Очень хорошо.

— Это самое главное.

Дверь отворилась.

Вошла Андре, держа за руку красивого дворянина со смуглым лицом, с черными глазами, в которых отражалось благородство души и меланхолия, могучего воина с умным лбом, с суровой выправкой, похожего на один из тех фамильных портретов, какие создали Койпель или Гейнсборо.

— Ваше величество, — с почтительным поклоном заговорила Андре, — это мой брат.

Филипп поклонился медленно и серьезно.

— Сколько лет, сколько времени прошло с тех пор, как мы виделись, — сказала королева, — и увы, это лучшее время жизни!

— Для меня — да, для вашего величества — нет, ибо для вас все дни — лучшие.

— Вам, должно быть, очень понравился Новый Свет, господин де Таверне, коль скоро вы там оставались в то время, как все уже вернулись?

— Ваше величество! — отвечал Филипп. — Когда господин де Лафайет покидал Америку, ему нужен был офицер, которому бы он доверял и которому он мог бы частично поручить командование вспомогательными войсками. Господин де Лафайет рекомендовал меня генералу Вашингтону, и тот пожелал принять меня на службу.

— Мне кажется, — заметила королева, — что из этого самого Нового Света, о котором вы мне рассказываете, к нам возвращается множество героев.

— Ваше величество, вы это говорите не обо мне, — с улыбкой заметил Филипп.

— Почему же не о вас? — спросила королева и повернулась к графу д'Артуа.

— Посмотрите, какое прекрасное лицо и какой воинственный вид у господина де Таверне!

Филипп, понимая, что его таким образом представляют графу д'Артуа, с которым он был не знаком, сделал шаг к нему, прося у принца позволения приветствовать его.

Граф сделал знак рукой; Филипп поклонился.

— А знаете ли вы, — продолжала королева, — что нас связывают весьма тесные узы?

— Весьма тесные узы? Вас, сестра? Расскажите, прошу вас!

— Да, господин Филипп де Таверне был первым французом, который представился моему взору, когда я приехала во Францию, а я дала себе твердое обещание, что составлю счастье первого француза, которого встречу.

Филипп почувствовал, что краска бросилась ему в лицо. Чтобы сохранить хладнокровие, он закусил губу.

Андре посмотрела на него и опустила голову.

— Великолепная погода! — воскликнула королева, сопровождая свои слова радостным движением. — Госпожа де Мизери! Завтра лед растает, так что сани мне нужны сей же час.

— Вашему величеству угодно покататься на коньках? — спросил Филипп.

— Вы будете смеяться над нами, господин американец! — воскликнула королева. — Ведь вы ходили по огромным озерам, по которым пробегают больше миль, чем здесь мы делаем шагов!

— Здесь для вашего величества мороз и дорога — развлечение, а там от них умирают, — Заметил Филипп.

— Вот видите, господин де Таверне: я все та же, и, как в былые времена, этикет приводит меня в ужас. Помните былые времена, господин Филипп?.. Ну, а вы-то переменились?

Эти слова проникли в самое сердце молодого человека! жалость женщины часто бывает подобна удару кинжала.

— Нет, ваше величество, — отрывисто сказал он, — нет, я не переменился — по крайней мере, сердцем.

— Господин де Таверне! Я не хочу с вами расставаться, — сказала королева, — я заявляю свое право на конфискацию американца. Возьмите меня под правую руку, господин де Таверне.

Таверне исполнил приказание. Андре подошла к королеве с левой стороны.

Когда королева спускалась по лестнице, когда на площадях били барабаны, когда трубы телохранителей и бряцание оружия, подхваченные ветром в вестибюле, поднялись во дворец, — вся эта королевская пышность, это всеобщее почтение, это поклонение, которое задевало чувствительные струны королевы и встречало Таверне, вся эта торжественность вскружила и без того затуманившуюся голову молодого человека.

Лихорадочный пот выступил у него на лбу, он шагал нетвердо.

Если бы не холодный ветер, ударивший ему в лицо, он потерял бы сознание.

Для молодого человека, который так много дней уныло прозябал в горе, в изгнании, это было чересчур внезапное возвращение к великим радостям гордыни и любви.

Все знают этот длинный четырехугольник, аквамариновый, переливчатый в прекрасное время года, белый и бугорчатый зимой, четырехугольник, который и поныне называется Прудом швейцарцев.

Порой крик восхищения вырывается у собравшихся. Это Сен-Жорж, смелый конькобежец, только что описал такой совершенный круг, что даже геометр, измерив его, не нашел бы в нем ни одной существенной погрешности.

Несколько саней с умеренной скоростью искали уединения. Какая-то дама в маске — несомненно, по случаю холодов — поднимается в сани, в то время как прекрасный конькобежец в широком плаще с золотыми петлицами наклоняется к спинке, чтобы толчок увеличил скорость саней, которые он подталкивает и которыми одновременно управляет.