— Ни в коем случае! Ничего постоянного! Эти люди немало выклянчат у вас сами — они из семейства грызунов. По правде говоря, я не могу рассказать вам все, что мне известно о малютке Валуа. Ваше доброе сердце попало в западню, дорогая Антуанетта. Прошу прощения у вашего доброго сердца!

Людовик протянул руку королеве — королева, уступая первому побуждению, поднесла ее к губам.

Внезапно она оттолкнула его руку.

— У вас нет доброго чувства ко мне, — сказала она. — Я на вас сердита!

— Это вы сердиты на меня? — сказал король. — Вот так так! Я... я…

— О да, скажите, что вы на меня не сердитесь, — вы, закрывший передо мной двери Версаля, вы, пришедший в половине седьмого утра в мою прихожую, открывший — мою дверь силой и вошедший ко мне, зло сверкая глазами!

Король засмеялся.

— Я на вас не сержусь, — сказал он.

— Ах, вы на меня не сердитесь? Что ж, отлично!

— Что вы дадите мне, если я докажу вам, что не сердился на вас, даже когда шел сюда?

— Сначала посмотрим, что это за доказательство, о котором вы говорите.

— О, это легче легкого, — отвечал король, — это доказательство у меня в кармане.

Улыбаясь доброй улыбкой, король порылся в кармане с той медлительностью, которая удваивает вожделение. В конце концов он все же вытащил из кармана красную, художественно гофрированную сафьяновую коробочку с позолотой, оттенявшей ее яркость.

— Футляр! — вскричала королева. — Ах, посмотрим, посмотрим!

Король положил футляр на кровать.

Королева взяла его и поднесла поближе к глазам.

Она открыла коробочку и в восторге проговорила:

— Как красиво! Господи, как красиво! Король почувствовал, что его сердце затрепетало от радости.

— Вы находите? — спросил он. Королева не могла ответить: она задыхалась. Она вынула из футляра ожерелье из таких крупных, таких чистых, таких ярко сверкавших и так искусно подобранных брильянтов, что ей показалось, будто она видит, как в ее красивых руках струится, фосфоресцируя, река огня.

— Так вы довольны? — спросил король.

— Я в восхищении, государь. Вы меня осчастливили!

— Правда?

— Ювелир, подобравший эти брильянты и сделавший это ожерелье, — истинный художник!

— Их двое.

— Тогда я держу пари, что это Бемер и Босанж.

— Вы угадали!

— В самом деле, только они могут позволить себе такую затею. Как красиво, государь, как красиво!

Вдруг ее сияющее лицо омрачилось.

Это выражение ее лица так быстро появилось и так быстро исчезло, что король ничего не успел заметить.

— Доставьте мне удовольствие! — сказал он.

— Какое?

— Позвольте, я надену ожерелье вам на шею. Королева остановила его.

— Ведь это очень дорого, правда? — с грустью спросила она.

— Откровенно говоря, да, — со смехом отвечал король, — но я уже сказал: вы заплатили за него больше, чем оно стоит, и только на своем месте — у вас на шее — оно обретет свою настоящую цену.

— Нет, нет, не надо ребячиться, — сказала королева. — Положите ожерелье в футляр, государь.

— Но… — удивленно начал король.

— Ни вы и никто другой, государь, на увидят у меня на шее ожерелье, которое так дорого стоит.

— Вы его не наденете?

— Я отказываюсь носить на шее полтора миллиона, когда сундуки короля пусты, когда король вынужден умерить свою помощь бедным и сказать им: «У меня больше нет денег, да поможет вам Бог!»

— Как? Вы говорите это серьезно?

— Позвольте, государь, господин де Сартин сказал мне однажды, что на полтора миллиона ливров можно купить линейный корабль, а по правде говоря, французскому королю линейный корабль нужнее, чем французской королеве — ожерелье.

— О-о! — вне себя от радости вскричал король с влажными от слез глазами. — Ваш поступок велик! Спасибо, спасибо, спасибо!.. Антуанетта, вы чудная женщина.

— Государь! Я не хочу ожерелья, я хочу кое-чего другого.

— О чем же вы просите?

— О том, чтобы вы позволили мне съездить в Париж еще раз.

— Ну, это легко, а главное — недорого.

— Подождите, подождите!

— А, черт!

— В Париж, на Вандомскую площадь.

— Черт! Черт!

— К господину Месмеру. Король почесал ухо.

— Вот что, — сказал он, — вы отказались от прихоти ценой в миллион шестьсот тысяч ливров — я могу позволить вам эту прихоть. Поезжайте к господину Месмеру, но и я поставлю вам условие.

— Какое?

— Сопровождать вас будет принцесса крови. Королева задумалась.

— Угодно вам, чтобы это была госпожа де Ламбаль? — спросила она.

— Пусть будет госпожа де Ламбаль.

— Спасибо.

— А я, — прибавил король, — немедленно прикажу построить линейный корабль и окрестить его «Ожерелье королевы». Вы будете его крестной матерью, а потом я отправлю его Лаперузу.

Король поцеловал жене руку и, весь сияющий, вышел из ее покоев.

Не успел король выйти, как королева встала и подошла к окну подышать свежим, морозным утренним воздухом.

— Если мы хотим насладиться льдом, — воскликнула королева, проверяя теплоту воздуха, — то я думаю, что нужно спешить!

— В котором же часу будет туалет вашего величества?

— Сей же час. Я слегка перекушу и выйду.

— Королева больше ничего не прикажет?

— Пусть узнают, встала ли мадмуазель де Таверне, я скажут ей, что я желаю ее видеть.

— Мадмуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, — отвечала горничная.

— Впустите ее.

Андре вошла к королеве в то мгновение, когда на часах Мраморного двора раздался первый удар — било девять.

Проследив глазами за г-жой де Мизери и увидев, что портьера за ней задвинулась, королева обратилась к Андре.

— Все улажено, — сказала она, — король был очарователен, он смеялся, он был обезоружен.

— Но он узнал?.. — спросила Андре.

— Вы понимаете, Андре, что нельзя лгать, если за тобой нет вины и если ты французская королева.

— Это верно, ваше величество, — покраснев, ответила Андре.

— И, однако, дорогая Андре, одна вина за нами как будто есть.

— Одна, ваше величество? — переспросила Андре. — Ну уж, конечно, не одна!