Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как сам?
— Местами.
Тут все по-честному. Карта с нанесенной оперативной обстановкой, прослушивание частот, даже данные с беспилотников.
— Что нового?
— Я только приехал… И мне надо на ту сторону.
— Ты выбрал не лучшее время.
— Не я выбирал. Лучше под землей. Что, кстати, нового слышно?
— Говорят, Клаудию Очоа замочили.
— Это не первый раз говорят.
Клаудиа Очоа Феликс — новое слово в нарковойнах. Шлюха из Твиттера с позолоченным автоматом. Глава отряда убийц «Антракс», у нее полно убийц — бывших шлюх. Они могут подойти с такой стороны, с какой никогда не сможет мужик — потому и так опасны. Амазонки ХХI века…
— А насчет Зетас или Мата зетас слышно?
…
Понятно, тема закрытая. Про Зетас вообще чревато говорить. Как-то раз одного говорливого кастрировали и руки отрубили.
— Я взял контракт на одного урода. Мне надо чисто прийти и чисто уйти.
— Я думал, ты не берешь контракты?
— Это немного личное…
Капо думает. Потом — достает свой смартфон.
— Смотри…
Граница США и Мексики. 11 марта 2023 года
Гребаная темнота…
Все становится немного проще от того, что есть тепловизор. Но надо помнить, что и у них — он тоже, наверное, есть.
Я лежу в паре сотен метров от границы, на окраине одного городка, который принадлежит США, но по факту давно стал мексовским, смотрю на уродов, которые грузят в бусик мешки с наркотой, и думаю, как бы я сам поступил со всем этим?
Я бы просто расстреливал. Эти твари… они же страха Божьего не знают. Каждая группировка имеет свои партаки, Зетас например — букву Z. Если ты сделаешь партак, не имея на то права — тебе сначала руки отрежут, потом голову. А некоторые группы, такие как М19 — партаки даже на лицо делают. И вот тут вот — методы товарища Сталина становятся оправданными, потому что ошибиться в сущности того кто стоит перед тобой невозможно. Каждый, на ком есть партаки — виновен. Причем в группировки чаще всего принимают тех, кто совершил, как минимум одно убийство.
Утром, скажем — район окружает армия, после чего начинается повальная фильтрация населения и обыск. Все на ком есть партаки — тут же на месте, и в присутствии населения — расстреливаются. После чего — старший офицер проводит душеспасительную беседу с населением. Если в каком-то районе полиции и армии оказывается сопротивление — весь этот район поджигается: пусть отвечают за своих отморозков. За убийство офицера полиции или военного, если известно кто стрелял — сжигаются дома и имущество всех близких родственников, если не выдадут отморозка.
Гарантию даю — через несколько месяцев всей этой наркокорриды больше не будет.
Можно и более законно — признать преступлением сам факт принадлежности к преступной группировке. И сажать в лагерь. Тупо — за те же партаки. Кто не хочет сидеть — пусть с мясом оттирает наждачкой.
Но здесь это никто не делает, и делать не будет.
Рэнди лежит рядом. Мы ждем, пока переброска очередной партии закончится — чтобы пройти уже на ту сторону.
Ни полиция, ни пограничники — не появляются. Возможно, пока не засекли, а возможно — в доле. Я здесь не первый год и вижу, как все становится хуже год за годом, год за годом. Раньше в Америке я встречал людей, которые еще помнят эту страну — в людях была некая моральная чистота, основанная на богобоязненности. Шериф не брал взятки не потому, что его кто-то контролировал — а потому что в Ветхом завете написано, что это плохо. Люди работали не на страх, а на совесть — в конце концов, кто-то же построил эту страну, верно? Этим США выгодно отличались от СССР, где со времен Сталина жили так: не верь, не бойся, не проси. Но сейчас я вижу, что страна гниет и гниет все ускоряющимся темпом. Не знаю, чем всё это закончится. Точнее, знаю… Я видел своими глазами, чем все это кончается. Но думать об этом не хочу.
— Ублюдки, — негромко говорит Рэнди, — пристрелить бы их и закопать в пустыне.
— Не вздумай! — предупреждаю я.
— Да я понимаю. Просто — тошнит от всего от этого.
— Позже займемся.
Как только всё будет сделано, я найду способ слить инфу федералам. Другое дело — это мало что изменит. Кого-то возьмут — но это в лучшем случае. Пророют новый ход, найдут новый способ доставлять. Всё это дерьмо с восьмидесятых тут крутится, и если что и изменилось с тех пор — так только в худшую сторону.
— Движение. Они уходят.
— Вижу.
Действительно уходят. Бус разворачивается, и я вижу, что он на самом деле — «скорая помощь». Вот мрази. Хорошо придумали. Тут полно «скорых», потому что южные штаты — место, куда переезжают престарелые, здесь есть целые города, построенные для престарелых. И «скорых» тут тоже в достатке и их никто не проверяет.
Хорошо придумали.
— Полчаса и пошли, — я разворачиваю батончик. Надо подкрепиться пока есть возможность. Еще неизвестно, что там будет…
…
Через полчаса — мы осторожно, держа наготове оружие — приближаемся к зданию, в котором есть подземный ход.
Интересно, кстати, какие тут меры безопасности? Мексиканцы — примитивны, они больше полагаются на страх, у них нет таких навыков, какие были у арабов. Те, например, вмуровывают в стены домов взрывчатку, подключают к ней спутниковые телефоны и камеры — взрыв можно произвести с другого конца земного шара, если спецназ зайдет в адрес. Здесь такого нет… или не было до последнего момента…
Внезапно — та сторона гаснет. Вся целиком, гаснут все огни. Это хорошо видно отсюда, с американской стороны.
— Видишь?
— Да, эль-Кабальо.
Эль-Кабальо (лошадка) — позывной одного нашего друга с той стороны. Но о нем потом.
— Дверь открыта.
— Готов?
— Да.
Заходим. Я ухожу слева направо, а Рэнди — справа налево. Дом, как и следовало ожидать, обманка — прямо посреди залы лебедка с мотором, грязищи — куча. Ну, правильно — местные не знают, что такое подвал, в мексиканских домах не бывает подвалов. Подвалы только недавно начали строить…
— Чисто.
— Чисто.
Дыра в преисподнюю — большая, в диаметре футов пять, не меньше. Вниз идет лебедка, самодельная, автомобильная лебедка на сваренной раме.
Рэнди осматривает лебедку, пока я держусь наготове. Может быть заминировано.
— Можно…
…
Перебираться в Мексику по прорытому под границей подземному ходу — это всегда лотерея и крайне поганая лотерея.
Во-первых — он в
