Амброджани сразу же почувствовал, что интерес Брунетти слабеет.

— Я это затем говорю, чтобы объяснить, как американцы смотрят на нас. Их парни и девчонки, полагаю, все добровольцы. Для них это возможность сделать карьеру. И это им нравится. Им платят столько, что хватает на жизнь. И многие из них своим положением гордятся. А что они видят здесь? Мальчишек, которые предпочли бы играть в футбол или ходить в кино, но которым приходится выполнять вместо этого работу, которую они презирают и потому выполняют плохо. Вот почему американцы считают, что мы все здесь лентяи.

— И что же? — спросил Брунетти.

— А то, — ответил Амброджани, — что они нас не понимают и думают о нас плохо, а мы не понимаем почему.

— Вы должны понимать почему. Вы же военный, — сказал Брунетти.

Амброджани пожал плечами, словно напоминая, что он тоже прежде всего итальянец.

— А есть что-либо необычное в том, что они не показывают вам досье, если оно у них есть?

— Нет. В таких вещах они не хотят идти нам навстречу.

— Я не вполне уверен, что понял, что вы подразумеваете под «такими вещами», майор.

— Преступления, в которых они замешаны и которые произошли за пределами базы.

Конечно, это вполне было применимо к молодому человеку, который лежал мертвым в Венеции, но Брунетти это выражение показалось странным.

— А они часто происходят?

— На самом деле нет. Несколько лет назад какие-то американцы оказались замешаны в убийстве африканца. Они забили его до смерти палками. Они были пьяны. Африканец танцевал с белой женщиной.

— Они защищали свою женщину? — спросил Брунетти, даже не пытаясь скрыть сарказма.

— Нет, — сказал Амброджани. — Солдаты были черные. Человек, который убил его, был черный.

— А что с ними сталось?

— Двое получили по двенадцать лет. Один оказался невиновным и был освобожден.

— Кто их судил, американцы или мы? — спросил Брунетти.

— К счастью для них, мы.

— Почему «к счастью»?

— Потому что их судил гражданский суд. Его приговоры гораздо мягче. И обвинили их в непредумышленном убийстве. Африканец спровоцировал их, бил по их машине и кричал на них. Поэтому судьи постановили, что они отвечали на угрозу.

— И сколько их было?

— Трое солдат и один штатский.

— Хороша угроза, — заметил Брунетти.

— Судьи решили, что она была. И приняли это во внимание. Американцы закатали бы их на двадцать-тридцать лет. С военной юстицией шутки плохи. И потом, они же черные.

— Это все еще имеет значение?

Пожатие плеч. Поднятые брови. Еще пожатие.

— Американцы непременно сказали бы, что не имеет. — Амброджани снова отпил воды. — Сколько вы здесь пробудете?

— Сегодня. Завтра. Есть еще дела вроде этого?

— Случаются. Обычно они расследуют преступления, совершенные на базе, сами расследуют, разве что дело слишком уж разрастается или нарушает итальянские законы. Тогда и мы подключаемся к расследованию.

— Как в случае с тем директором? — спросил Брунетти, вспомнив историю, о которой несколько лет назад кричали заголовки всех итальянских газет и подробности которой сохранились в его памяти весьма смутно, — что-то насчет директора американской средней школы, которого обвинили и осудили за изнасилование малолетки.

— Да, вроде. Однако обычно они ведут расследование сами.

— Только не на этот раз, — скромно заметил Брунетти.

— Нет, не на этот раз. Раз его убили в Венеции — он ваш, все дело ваше. Но они захотят принять в этом участие.

— Почему?

— Public relations, — употребил английское выражение Амброджани. — И времена изменились. У них, наверное, есть ощущение, что им уже недолго здесь оставаться, и здесь, и вообще в Европе, поэтому им не нужно ничего такого, что сделает их пребывание еще короче. Им не нужна дурная слава.

— По многим признакам это — уличное ограбление, — сказал Брунетти.

Амброджани устремил на него долгий спокойный взгляд.

— Когда в Венеции последний раз убивали при ограблении?

Если Амброджани мог задать такой вопрос, значит, ответ ему известен.

— Дело чести? — Брунетти решил предложить другой мотив убийства.

Амброджани снова улыбнулся:

— Если вы решили смыть кровью обиду, вы не станете делать это в сотне километров от дома. Если бы такое случилось здесь, мотивом был бы секс или деньги. Но это произошло в Венеции, значит, причина другая.

— Стало быть, убийство не на той почве? — спросил Брунетти.

— Да, не на той почве, — повторил Амброджани, которому, очевидно, понравилась эта фраза. — И оттого еще более интересное.

Кончиком большого пальца майор подтолкнул к Брунетти тощую папку и снова налил себе стакан минералки.

— Вот что они выдали нам. Там есть перевод, если нужно.

Брунетти покачал головой и открыл папку. На обложке красными буквами было отпечатано: «Фостер, Майкл, р. 09. 28. 64, SSN 651 34 1054». Он открыл папку и увидел приклеенную к внутренней стороне обложки ксерокопию фотографии. Мертвого человека нельзя было узнать. Эти резкие черно-белые контуры не имели ничего общего с желтоватым лицом мертвеца, которого Брунетти видел вчера на берегу канала. Внутри подшивки находились две машинописные страницы, утверждавшие, что сержант Фостер служил в отделе санитарной инспекции, что один раз ему был выдан пропуск для прохода на базу через контрольно-пропускной пункт, что год назад он получил чин сержанта и что его семья живет в Биддефорд-Пуле, Мейн.

На второй странице помещался конспект собеседований с итальянцами — гражданскими лицами, работающими в отделе санитарной инспекции. Получалось, что Фостер ладил с коллегами, работал усердно, держался вежливо и дружелюбно с итальянскими гражданами, работающими в его отделе.

— Маловато, не так ли? — спросил Брунетти, закрывая папку и отодвигая ее к Амброджани. — Отличный солдат. Усердный работник. Послушный. Дружелюбный.

— Но кто-то воткнул ему в ребра нож.

Брунетти вспомнил доктора Питерс и спросил:

— Женщины не было?

— Нет, насколько нам известно, — ответил майор. — Но это еще не значит, что ее в самом деле не было. Он был молод, неплохо говорил по-итальянски. Так что вполне возможно. — Амброджани помолчал и добавил: — Разве что он пользовался тем, что продается у вокзала.

— Это там они находятся?

Амброджани кивнул.

— А как в Венеции?

Брунетти покачал головой.