Соколинский ввел строгий распорядок: в город нельзя было пройти после шести вечера и раньше девяти утра. Каждого входившего досматривали и ощупывали с невероятным тщанием. Некогда шумный, цветастый, ярмарочный Смоленск стал походить на серый призрак — с полупустыми улицами, подслеповатыми фонарями, черными окнами, тихими домами.

Болен проводил взглядом страшную процессию, которая вернула его в реальность, заставив подумать о тех, кому сейчас намного хуже, а самое главное — они уже ничего не могут изменить. А Болен Новак еще может. Как сказал пирожник: «в сутках неспроста есть день и ночь!».

Молодой человек направился к дому Анжелы с твердым намерением встать на колени и выпросить у девушки прощение. Он был убежден, что на Божий суд нужно выйти прощенным, без давящего на сердце груза. Но, пройдя пару кварталов, он вдруг, неожиданно для самого себя, резко повернул вправо и пошел в сторону Копытинской башни.

На площади перед помостом стояла небольшая толпа зевак, несколько бродяг, обнажив чудовищные язвы, протягивали руки за милостыней, а у кого не было рук, тянули гниющие культи. Кто-то из судейских спешно зачитывал приговор.

Болен огляделся по сторонам. Ничего особенного в толпе любопытствующих он не заметил и хотел покинуть пространство смерти, скорби и насилия, как вдруг взгляд его нечаянно поймал высокого мужчину, одетого в рясу монаха. Человек стоял, почти слившись с серой каменной стеной двухэтажного дома, опираясь на посох, который сгибался под весом тела правильной блестящей дугой.

Монах, поняв, что Болен пристально смотрит на него, осторожно попятился в глубь проулка.

Юноша быстро пересек площадь, распихивая тех, кто попадался ему на пути, вцепившись в монаха взглядом, как утопающий хватается за того, кто может ему помочь. Но когда оставалось несколько шагов, кто-то вдруг сильно толкнул его в плечо, Болен покачнулся и на какой-то миг отвел глаза от незнакомца.

— О, черт! — выругавшись, он поднял голову.

Монаха у стены уже не было. Комок отчаяния подкатил к горлу. Болен устремился к дому, где только что видел человека в рясе. Добежав до угла, посмотрел по сторонам. Подол рясы мелькнул и скрылся за изгородью, за которой начиналась извилистая дорожка. В конце этой дорожки в золотом облаке листвы вновь показалась высоченная фигура в черном. Болен хотел закричать, но почему-то потерял дар речи. А что кричать? Какие слова? Что он скажет, если даже догонит его? Язык окаменел, но ноги не желали останавливаться. За резким поворотом — небольшой забор. Болен перемахнул его вслед за убегающим. Оказался в высоком колючем кустарнике. Незнакомец снова исчез. Покрутившись на одном месте, неудачливый преследователь двинулся по едва заметной тропке в темный провал оврага. Тропинка вилась тонкой змейкой по самому дну. Постепенно овраг перешел в крутой склон, на котором, точно грибы, выросли небольшие домики. Болен прислушался.

— Эй, — крикнул он, — почему вы от меня бегаете? Я не ловлю преступников, я не судья, не пристав, не исполнитель судебных приказов!

Ответом была могильная тишина. Начинало темнеть, и Болен понимал, что нужно выбираться наверх, к освещенным улицам. А не то недолго превратиться в ободранного грязного бродягу среди всего этого колючего кустарника на коричневом, вязком от дождей склоне.

— Эй, — позвал он еще раз, — да черт с вами! Я буду возвращаться той же дорогой, что и пришел. Я-то думал, что смогу помочь несколькими золотыми монашеской киновии. Ну, раз так…

Он повернулся и стал медленно подниматься по скользкой тропинке.

Из-за черного ствола вяза в спину пану Новаку смотрели темные как смоль, острые, словно ножи, глаза Саввы.

Выбравшись наверх, Болен долго сбивал с одежды колючие шарики репейника и брызги грязи, надеясь еще увидеть незнакомца. Но надвигавшаяся ночь быстро накрывала пространство своим непроглядным плащом, и скоро уже в нескольких шагах стало хоть глаза выколи.

Ему понадобилось не более получаса, чтобы оказаться возле дома Анжелы. Юноша поднял молоток, чтобы постучать в калитку, но не решился, вспомнив о своем теперешнем статусе.

— Анжела! — тихо позвал он, сложив ладони у рта.

Пришлось крикнуть несколько раз, пока в ночном окне не появилась зажженная свечка и тонкий силуэт с распущенными длинными волосами.

Девушка с минуту постояла, раздумывая, что делать. Затем свет переместился в глубь комнаты и вспыхнула лампа. Заскрипела входная дверь дома. Девушка подошла к калитке, но открыла лишь смотровое окошко.

— Болен! — позвала она. — Как же ты решился прийти?

— Анжела, ты должна меня выслушать. Я… я не виноват перед тобой. Я всего лишь вызвался помочь упавшей в обморок Алисии. Потом сделал несколько глотков вина и почти сразу провалился в черноту беспробудного сна.

— Тихо-тихо. Дядя Самуил мне обо всем уже рассказал. Но, Болен, мы теперь можем открыто встретиться только после Божьего суда.

— Если, конечно, я останусь жив! — мрачно заметил юноша.

— Мне почему-то кажется, что с тобой ничего не случится. Зло всегда проигрывает. Вот увидишь. Бог обязательно что-нибудь придумает.

— Бог же не в куклы с людьми играет, Анжела! Теперь, когда я не уверен, смогу ли быть с тобой, или нас разлучит Косая, безумно хочется видеть тебя каждое мгновение!

— Мне тоже, милый.

— Прошу тебя, открой.

— Служанка еще не спит. Я боюсь.

— Феодора глуха, как пробка, и слепа, как крот.

— Я боюсь. Боюсь всего!

— Анжела! — Болен едва не сорвался на крик. — Понимаешь, может быть, это последняя наша встреча. Завтра объявят день ристалища, и за мной начнут следить, чтобы я не уходил далеко от дома — а вдруг сбегу! Глупые! Они не понимают, как я люблю тебя и Агнешку.

— Кстати, как она?

— Еще не видел после разговора с Соколинским.

— Так странно, ты тоже его называешь дядей! — Анжела легонько улыбнулась.

— Да. После смерти отца, с которым они дружили, он стал мне как родственник. Анжела!!!

Звякнула щеколда, дважды провернулся ключ в замке, и калитка отворилась. Болен бросился к ногам девушки, жарко обнимая ее колени, зарываясь лицом в подол нежно-розового платья.

— Анжела! — неслось и неслось, словно из далекого сна.

— Поднимись же, дурачок. Не дай бог, нас кто-нибудь заметит. Дай, я закрою калитку.

Девушка, как свойственно всем женщинам, первая взяла себя в руки и, решительно закрыв дверь на все засовы, увлекла молодого человека в дом, подальше от случайных глаз.

В скудно освещенной комнате губы их впервые встретились. Произошло это так неожиданно, что у обоих перехватило дыхание. Болен ощутил такой необыкновенный вкус, словно прикоснулся к лепесткам неведомого цветка, источавшего медовый аромат, отчего сердце юноши чуть не разорвалось. Анжелу захлестнул такой прилив чувств, что она еле удержалась на ногах. Они стояли посреди комнаты в тусклом свете масляной лампы, не в силах оторваться друг от друга, погруженные в самый первый, самый главный для любого человека момент близости. Болен остро ощутил, как волосы любимой становятся его прибежищем, домом, дворцом — его крепостью. Он глубоко вдыхал запах этих волос, словно пытаясь слиться с ним каждой клеточкой своего существа.