Через день после перестрелки, 15 сентября, советское Политбюро собралось, чтобы решить, что делать. В записке, подготовленной Громыко, Устиновым и КГБ, достаточно точно описывался ход событий в Кабуле. Тараки не смог действовать решительно, Амин беспощадно воспользовался ситуацией. Теперь все органы власти в его руках. Доводы советского Политбюро были проигнорированы.

Громыко рекомендовал смириться с фактами и работать с Амином, пытаясь между тем отговорить его от наказания Тараки и сторонников последнего. Советские чиновники и военные советники должны выполнять свои обязанности, как обычно, но им не следует участвовать в репрессиях. Поставки вооружений правительству Амина необходимо сократить, за исключением запчастей и боеприпасов, необходимых для операций против повстанцев. В официальных заявлениях советскому правительству следует излагать только факты и избегать каких-либо оценок.

Политбюро согласилось с этими предложениями, и Громыко передал соответствующие инструкции в Кабул. В то же время русские не собирались совсем уж покорно принимать новые условия игры. Восемнадцатого сентября они провели операцию «Радуга» по спасению трех афганских министров, скрывавшихся в особняке КГБ в Кабуле. В Баграме приземлились самолеты Ил-76 и Ан-12 с грузовиком и тремя специальными ящиками на борту. Приехал и гример, который должен был сделать троих беглецов похожими на фото в подготовленных для них советских паспортах. Ответственным за операцию назначили полковника Богданова.

Лейтенант Валерий Курилов из отряда «Зенит» так описывал события: «На нашем объекте в подмосковной Балашихе подготовили три контейнера для министров — длинные деревянные ящики, похожие на те, в которых хранится стрелковое оружие. На дно ящиков постелили матрацы. В крышках и по бокам просверлили отверстия, чтобы узники не задохнулись. Ящики были доставлены в Афганистан транспортным самолетом на авиабазу Баграм 18 сентября.

Во двор виллы мы загнали крытый тентом грузовик с местными номерами, который только что прибыл из Баграма и привез выгруженные с самолета контейнеры. Ворота подперли автобусом. Контейнеры споро перетащили в дом. Опальные министры залезли в них, прихватив с собой по автомату и фляге с водой. Крышки ящиков наглухо заколотили гвоздями.

Мы подхватили ставшие тяжеленными ящики, вынесли их из дома и загрузили в кузов. Сверху накидали картонные коробки, перевязанные бечевками… В кузов грузовика под тент сели наши ребята во главе с [Александром] Долматовым. У каждого был автомат, пистолет, гранаты и двойной боекомплект.

На всякий случай мы подстраховались, и где-то рядом с нами идут еще две наши машины: “Жигули” и УАЗ. Там семь наших бойцов. Да и мы все вооружены. В автобусе шесть человек, и нас в грузовике шестеро. В случае чего, конечно, отпор мы им дадим и народу кучу покрошим. Да только этого нам не надо. Нам нужно добраться без всяких приключений до Баграма и загрузить три ящика в самолет.

На выезде из Кабула на КПП афганцы попытались произвести досмотр наших машин… Долматов приказал не стрелять без его команды. Офицер, высокий и сухощавый молодой парень с ухоженными усами, сначала подошел к кабине нашего грузовика и о чем-то заговорил с водителем… Потом лейтенант подошел к заднему борту грузовика и попытался отогнуть прихваченный веревкой край брезентового тента.

Послышался голос вышедшего из кабины переводчика, который, видимо, говорил офицеру, что в кузове только ящики — личные вещи советских специалистов. Лейтенант, однако, развязал веревку, оттянул тент, поставил левую ногу на буксировочный крюк грузовика, а правой рукой ухватился за борт.

Вот на правую кисть руки лейтенанта и поставил ногу в тяжелом спецназовском ботинке Долматов. Афганец поднял глаза и увидел глядящий ему прямо в лоб автоматный ствол. Лейтенант сделал выбор. Несколько секунд постоял у грузовика, а потом, ходульно передвигая ноги, пыля, пошел прочь, что-то злобно крикнул солдатам у шлагбаума и махнул рукой. До Баграма оставалось около семидесяти километров, и мы доехали за полтора часа с небольшим, без особых приключений.

Огромный транспортный Ан-12 с эмблемами “Аэрофлота” ждал нас. Бойцы спецназа заняли круговую оборону, рампа полностью открылась, и наш грузовик медленно заехал по направляющим прямо в самолет. После взлета я вытянул из ножен штык-нож и вскрыл ящики. Все трое были живы, только совершенно мокрые».

Министров тайно перевезли в Болгарию и спрятали на вилле у Черного моря. Чтобы сбить афганцев со следа, КГБ распространил слухи, что они нашли убежище в Иране. Гулябзой впоследствии утверждал, что не покидал Афганистан и никогда не путешествовал в ящике. Все советские участники операции настаивали, что дело было именно так.[11]

Теперь советское правительство все больше тревожили донесения КГБ, что Амин склоняется на сторону американцев. Эти подозрения имели под собой почву. Двадцать седьмого сентября Амин заявил Брюсу Амштутцу, американскому поверенному в делах, что надеется на улучшение отношений.

Новый министр иностранных дел Шах Вали повторил примерно то же самое в беседе с Дэвидом Ньюсомом, заместителем госсекретаря США, в Нью-Йорке. Тридцатого сентября Амштутц доложил в Вашингтоне, что высокопоставленный чиновник афганского МИДа выразил интерес к улучшению отношений с США.

Люди Амина также начали открыто критиковать Советский Союз. Шестого октября, на совещании послов социалистических стран, куда посол СССР приглашен не был, Шах Вали обвинил Советский Союз и конкретно посла Пузанова в участии в попытке покушения на Амина 14 сентября. По утверждению Вали, Пузанов заверил Амина по телефону, что тот может приехать в резиденцию Тараки и что с ним ничего не случится. Вали также отметил, что Пузанов находился там же во время перестрелки.

Обвинения привели Москву в бешенство. Три дня спустя Пузанов и его коллеги передали Амину ноту протеста советского правительства. Реакция Амина, как они докладывали потом, была «наглой и вызывающей. Иногда он с трудом сдерживал ярость». Большую часть встречи он не давал русским вставить ни слова, крича, что Шах Вали лишь повторил слова самого Амина и что его версию могут подтвердить переводчик, работавший с Пузановым, а также другие афганские чиновники.

Русские возразили, что они позвонили ему лишь после перестрелки, чтобы спросить, можно ли с ним повидаться. Тогда Амин успокоился и смягчил тон. Он явно не хотел окончательно портить отношения с русскими, однако наотрез отказался публично отречься от своей версии событий или хотя бы признать, что шок мог повлиять на его восприятие. Партия и народ, по словам Амина, восприняли бы опровержение как знак того, что он поддался давлению Советов.

Когда русские собрались уходить, он попытался извиниться: «Возможно, я говорил сейчас с вами слишком громко и быстро, но, знаете, я вырос в горах, а в горах у нас разговаривают именно так».