Разговор с Рэндаллом всегда держал Эйвери в напряжении. Часть ее понимала, что она не может доверять ему.

«Что вообще ему известно обо мне? – думала она. – Пытается ли он поймать меня на лжи или действительно хочет знать о моей жизни?»

– Меня отправили в детский дом, – ответила она. – Ну, они не так их называют. Предпочитают использовать термин «патронажное воспитание». Я была под опекой государства.

На лице Рэндалла отразилось беспокойство.

– У тебя не было опекунов? Из семьи?

– Не совсем. Я никогда не видела своих бабушек или дедушек. У отца было два брата, но они не переносили друг друга на дух и жили в разных штатах, поэтому их я тоже никогда не встречала. У мамы была сестра, которой не нравилась ни я, ни отец, ни кто-либо другой. То есть никого я не знала.

– Это так печально, – добавил Рэндалл.

Такая эмоциональная реакция повлияла на Эйвери неожиданным способом. Она годами посещала психотерапевтов, чтобы уйти от прошлого, но полный слез взгляд Рэндалла вернул все на круги своя: драки в детских домах, домашнее насилие, деградация других детей и работников.

«Ты никому не будешь нужна, – как-то сказала одна женщина. – Твой отец был убийцей, а мать сумасшедшей. Скорее всего, ты такая же».

«Ты слишком взрослая, – вторила ей другая. – Никому не нужны дети старше десяти лет. Все хотят младенцев. Готовься остаться здесь на долгое время».

– Как ты выжила во всем этом? – спросил Рэндалл. – Что ты делала?

Эйвери уже открыла было рот, что рассказать свою историю успеха в патронажном доме, но слова застряли в горле.

«Нет, – сказала она себе, – не углубляйся».

Воспоминания вернули ее назад, болезненные воспоминания. Группа детей травила ее в течение первых месяцев. Они постоянно преследовали ее, хором напевая: «отец убийца, мать мертва; отец убийца, мать мертва». Один из них, мальчик по имени Блейк, который был на два года моложе Эйвери и даже ниже, постоянно приставал к ней.

«Если твой отец убийца, то ты, скорее всего, тоже, так что стоит грохнуть тебя прямо сейчас!» – как-то сказал он и ударил ее кулаком в лицо, повалив на землю.

Неожиданно Эйвери разрыдалась.

Она прошла столько сеансов психотерапии, столько воспоминаний было поднято на поверхность, рассмотрено и выкинуто из памяти, но все еще в голове у нее царил полный беспорядок.

«Когда же все это закончится? – думала она. – Когда вся боль уйдет?»

Говард терпеливо ждал, пока она успокоится. Сопереживание на его лице помогло ей сделать это и вытереть слезы. Она подготовилась отвечать на вопросы, но вместо этого Рэндалл отвел взгляд.

– Он задал такт, – произнес он. – Я удивлен, что ты этого не заметила. Первое тело не обязательно относится к этой жертве. Что такое тело?

Он уставился на нее и Эйвери буквально ломала себе голову, пытаясь понять. Говард играл с ней? Или он пытался указать ей на что-то? Каким-то образом она почувствовала, что он знал ответ, и это еще больше расстроило ее.

– Думай, Эйвери, думай.

Развалина.

Именно так Эйвери ощущала себя, когда вышла от Рэндалла: полная, абсолютная развалюха. Она считала, что те дни, то время из ее жизни, наконец, позабыто.

«Нет, – поняла она. – Ты и не пыталась забыть. Ты лишь предприняла попытку полностью стереть воспоминания».

Теперь они вернулись. Это маленькое воспоминание подняло все остальные.

«Уходи, – думала она. – Уходи из моей головы!»

Единственным способом, которым она могла остановить это, было сконцентрироваться на Говарде и его загадках. Он никогда не говорил прямо. Он был бывшим профессором Гарвардского университета и каждое его слово имело двоякий или скрытый смысл.

«Он сказал: «Он задал такт», – размышляла она. – Какой такт? Что есть у цикла? Что такое тело?» – пыталась она понять, мысленно возвращаясь к жертве.

«Над ее телом была звезда. Циклы… Тела… Планеты, – подумала она. – Могут ли это быть планеты? Они двигаются с определенной цикличностью. И могут быть рассмотрены как тела. Над телом была нарисована звезда».

Чем больше она думала об этом, тем более жизнеспособным казался этот вариант. На ум снова пришло письмо: «Первая жертва уже есть».

«Если он каким-либо образом ссылается на планету, – прикидывала она, – то он мог бы быть астрономом, или звездочетом, или кем-то вроде них. Где тусуются астрономы?»

Рамирес стоял на парковке, оперевшись о свою машину и глубоко задумавшись. При виде Эйвери он словно зарядился какой-то энергией.

– Привет! – окликнул он ее.

– Что ты здесь делаешь? – улыбнулась она.

– Приехал повидаться, – произнес он. – Я кое-что отрыл.

Рамирес был при полном параде: желто-коричневые брюки, голубая льняная рубашка на пуговицах и мокасины без носков. Огонек в темных глазах, легкая улыбка на лице, и на секунду Эйвери сильно захотелось его обнять.

– И что же это? – спросила она.

Рамирес обратил внимание на то, как изначально она воодушивилась при виде его, затем на лице отразилась нерешительность и эмоции исчезли. Он, в свою очередь, перестал улыбаться и стал более серьезным.

– Я разговаривал с бывшим парнем Венмеер и двумя работниками магазина. Ничего. Осталось проверить еще двоих, но я не уверен, что стоит. Каждый говорит одно и то же: Венмеер была реальной сучкой. Ее всегда нужно было держать под контролем. Она раздавала деньги бездомным и работала в приютах, но как только она освобождалась от всего, могло произойти что угодно. Парень и бывшие сотрудники магазина? По их словам, минимум раз в месяц они сильно ссорились из-за чего-нибудь. Кто-то мог не так что-то сказать или попытаться помочь ей в трудной ситуации, как она тут же становилась невыносимой. Ни у кого из них нет приводов в полицию и у каждого имеется алиби в ночь убийства Венмеер.

Эйвери с трудом могла сосредоточиться на его словах.

– Отлично, – пробормотала она, думая об астрономии.

– Ты узнала что-нибудь интересное у него? – спросил Рамирес, указывая на тюрьму.

– Не уверена. Хочешь прокатиться? Я потом подвезу тебя.

– Куда?

– В обсерваторию.

Эйвери хорошо знала обсерваторию Джадсона Б. Койта на Комонвелс-авеню. Ее можно было назвать единственной настоящей обсерваторией города. К тому же она являлась частью Бостонского университета, где Блэк когда-то училась, будучи студенткой колледжа. Пару раз ее бывший муж, Джек, пытался заманить ее в здание Колледжа искусств и наук, чтобы вдвоем полюбоваться звездами с бокалом вина. Эйвери никогда не интересовало подобное. Она боялась высоты, а слишком длительное любование звездами вызывало слишком много вопросов о космосе, на которые она не могла ответить. В общем, она предпочитала твердо стоять на земле и размышлять о настоящем.