Машина свернула на широкое шоссе, ведущее в город, и инженер замолчал. Движение здесь было не очень интенсивным – попадались огромные фуры на гигантских колесах, груженные продовольствием, тягачи с широкими гравиплатформами, на которых громоздились какие-то конструкции, большие закрытые экипажи и шаухи поменьше, вроде того, в котором ехали земляне. Через равные промежутки, примерно метров восемьсот, над дорогой висели конусы, ощетинившиеся антеннами, – очевидно, шоссе и прилегающая местность находились под неусыпным наблюдением. На пульте шауха хрипло взвыл навигатор, предлагая свои услуги, но Абалаков, коснувшись клавиши отключения, буркнул: «Шшех гаракха шагирга! Сами справимся!»

Эрик хихикнул. Петрович тоже осваивал язык и начал с ругательств. Сказанное им примерно означало: «Заткнись, тварь облезлая!»

Они въехали в город, и по обеим сторонам дороги потянулись жилые здания столичной окраины, похожие, как близнецы, – одинакового грязно-серого цвета, однотипной архитектуры и сходных размеров. Если не считать десятка центральных магистралей, улиц в земном понимании здесь не имелось, их заменяли проезды шириной от четырех до шести метров, разделяющие дома. Проезды чередовались с унылыми, похожими друг на друга перекрестками, от которых уходили вверх пандусы – они вели к подвесным хайвеям на массивных столбах, бросавшим густые тени на расположенные под ними дома.

Скучный вид! Правда, городской центр, где Эрик побывал уже не раз, выглядел повеселее – его оживляли строения до трех-пяти этажей и редкие памятники почившим героям. Перед зданием Куршутбаима, местной охранки, даже раскинулась обширная площадь, украшенная парой барельефов. Они представляли шеренги идущих в атаку бойцов в глухих шлемах и шипастых латах; видно, изваять саму битву и лица хапторов скульптор не решился – по причине скудного таланта, как думалось Эрику. На барельефе слева шагал отряд Кшу, а справа – Ппуш, так как площадь и прилегающая территория являлись местом древнего побоища между этими кланами. Произошло оно в те годы, когда на Земле еще бродили мамонты.

Через полчаса они вкатили в центральные секторы. Проезды стали пошире, строения – повыше; здесь встречались торговые заведения с фасадами, на которых сияли голограммы с изображением мясных туш, флаконов кхашаша чудовищной величины и каких-то бытовых изделий. Навигатор снова взвыл, требуя, чтобы сбросили скорость. На этот раз Петрович подчинился.

Проехали площадь с мемориалом, над которым возвышалось бесконечно длинное здание Куршутбаима с редкими, разбросанными тут и там окнами, прикрытыми мерцающим экраном силовой защиты. С другой стороны площади, вытянутой с севера на юг, зазывно переливались голограммы на стенах Хакель’до, столичного центра развлечений. Здесь были кабаки для благородных тэдов, куда Эрик раз-другой заглядывал, а за проходами, в глубине – кхаши для простонародья с плохо очищенным пойлом, куда, во избежание драк, подмешивали апама’шака. Это снадобье снижало нервную активность хапторов, но о его действии на людей, даже защищенных имплантами, оставалось лишь гадать. Пробовать в Гешехте не советовали.

– Нам, кажется, сюда, – промолвил Абалаков, сворачивая с магистрали в довольно широкий проезд, затем в другой, третий и четвертый. Наконец шаух очутился перед массивной каменной платформой в рост человека. Над нею поднималась глухая стена двадцатиметровой высоты, и Эрик не сразу понял, что это и есть Пха’гебаим – мрачное квадратное здание, похожее на увеличенную раз в десять резиденцию земной миссии. Они объехали вокруг этой цитадели учености и знаний, разглядывая неприветливые стены, сложенные из темных базальтовых блоков. Пха’гебаим был окружен проулками, один из которых мог сойти за площадь; здесь, за каменным барьерчиком, находился подземный вход, а слева и справа от него – пара огромных изваяний, то ли древних воинов в латах, то ли космических бойцов в скафандрах. Кого именно изображали эти монументы, зависело от фантазии зрителей.

Петрович вышел из машины, осмотрел статуи, крякнул и покрутил пальцем у виска.

– Изваяно либо спьяну, либо по лености, – буркнул он, поворачиваясь спиной к произведениям искусства. – А вот и кабаки, целых три, и все, считай, напротив входа в этот Гробаим. Который же наш? Спросить бы надо или по названиям разобраться.

Но спрашивать было не у кого – вокруг здания царило полное безлюдье. Если, конечно, не считать хаптора в пестрых лохмотьях, который храпел под стеной кабака.

Эрик пересек площадь и осмотрел вывески заведений. Одно называлось «Дарге шеге» – «Обмочи рога», два других – «Хакель шинге» и «Чаржа кхош», что означало «Спуску не дам». Оборванец валялся под стеной «Хакеля», но говорить с ним не стоило – он спал глубоким сном, сопел, булькал и пускал пузыри из раззявленной пасти.

– Ну, что-то прояснилось? – спросил Петрович. – Что тут написано? – Он ткнул в корявые значки на деревянном столбе у входа в «Дарге шеге».

– «Обмочи рога», – перевел Эрик. – А еще тут у нас «Спуску не дам» и «Хакель шинге», то есть «Хакель обломаю».

– Странная у них коммерция! – скривился Абалаков. – Ну, рога обмочить – это понятно... А прочее – реклама мордобоя, а не питейного заведения.

– Это по нашим понятиям, – заметил Эрик. – Здесь другой модус вивенди. Возможно, чем больше разбитых морд, тем выше престиж кабака. – Он оглядел столбики с надписями, глухие стены, темные проемы входов и решительно произнес: – В «Хакель» пойдем. То, что нам нужно.

– Есть какие-то признаки? – полюбопытствовал Петрович.

– Есть. Видишь, у входа страдалец храпит? Выкинули на улицу, он прилег под стеной и отключился... Стереотип поведения, очень характерный для богемы. Особенно для художников.

– Ну-ну... Тебе виднее, – буркнул инженер и направился к «Хакелю».

Они спустились по щербатым ступенькам, толкнули тяжелую скрипучую дверь из грубых досок и очутились в подвале с оштукатуренными стенами. Посетителей не было ни единого, пахло неприятно – в воздухе витал крепкий спиртной аромат, смешанный с какой-то кислой вонью. Подвал озаряли световые шары под потолком, и широкая арка делила его на два отсека: в первом – длинный высокий стол на металлических, тронутых ржавчиной ножках и пара лавок, тоже из металла, очень тяжелых на вид; во втором – четыре стола поменьше и к ним массивные табуреты, все из дерева. Выглядел кхаш не очень богато, но Эрик не обратил внимания на грязноватые столы, потеки на полу и мерзкие запахи; его взгляд уперся в дальнюю стену, где чья-то рука изобразила скачущих книхов. Штукатурка частью осыпалась, частью пошла пузырями, но все же он различил ноги, согнутые в прыжке, гибкие шеи и головы с небольшими бивнями.

– Иван Петрович, ты это видишь или мне снится? – Эрик вытащил крохотную голокамеру и принялся снимать. – Великая Пустота, какой рисунок! Ты на линию крупа погляди, на шею, на копыта! Сколько изящества и экспрессии!

– Вроде нашей наскальной живописи, – без большого восторга откликнулся Абалаков. – Пойдем-ка во второй зал. Он, кажется, для чистой публики. Сядем, закажем, расспросим, кто этих жеребчиков нарисовал... Тебе ведь это нужно, так?