– Все ежедневные, – ответил Барли. – Все, кроме «Морнинг кроникл». Там написали, что у нее королевский профиль.

– Это хорошо, – кивнул Джеймс, решив пощадить «Морнинг кроникл». Он рывком расстегнул бриджи, причем одна пуговица покатилась по полу, и Барли тотчас же метнулся за ней. – Я потребую опровержения и извинений от каждой газеты завтра утром, – процедил Джеймс сквозь зубы. – Иначе, клянусь Богом, я собственноручно подожгу их конторы. Герцогский титул еще пользуется определенным влиянием…

– Да, ваша светлость, – сказал камердинер, отыскав наконец пуговицу. Он повернулся, чтобы достать вечерний костюм хозяина из гардероба. – К несчастью, как доложила ее горничная, миледи увидела эти газеты, когда посетила сегодня модистку. И не только газеты – уже появились специальные выпуски с рисунками в витринах издательств и торговцев канцелярскими товарами. Они трудились над ними всю ночь из-за всеобщего ажиотажа в связи с вашей свадьбой.

– Ох, как… – Джеймс осекся. – Значит, леди Айлей вышла из дома и увидела все это? И теперь она… где?

– В соседней комнате, – ответил Барли. – Она прошла прямо к себе в комнату. А лицо белое как саван. Так сказал мистер Крамбл.

– Где ее мать?

– Миссис Саксби рано утром уехала в Шотландию. Уехала до того, как пришли газеты.

Джеймс швырнул свои бриджи на кровать.

– Я быстро приму ванну, а затем нанесу визит моей жене. Скажи Крамблу, чтобы никто нас не беспокоил, пока я не позвоню. Даже ее горничная, – добавил Джеймс.

Пять минут спустя он накинул халат и направился в комнату Дейзи.

Тео пребывала в таком безысходном отчаянии, что у нее даже не было слез, которые могли бы принести облегчение. По пути в мастерскую модистки она заметила на Пиккадилли скопление людей у нового эстампа в витрине книжного магазина Хатчарда, хотя, конечно же, не знала, что этот эстамп имел отношение к ней.

Тео пребывала в неведении, пока не отправилась домой. По дороге она остановила карету перед еще одной лавкой, торгующей печатной продукцией, и вдруг увидела картинку в витрине. Она тотчас же послала туда слугу, чтобы купил газеты. Те самые газеты, которые, как клятвенно заверял ее дворецкий, им не были доставлены утром.

Тео даже вообразить не могла, что кто-то способен на такую жестокость. Какие же они негодяи, эти репортеры, написавшие все эти злобные статьи! А ведь были еще и те, которые не спали всю ночь, гравируя ее карикатурное изображение в том кошмарном платье. Но, конечно, дело вовсе не в платье…

Ей потребовалось лишь слегка повернуть голову, чтобы увидеть отражение своего лица в стекле. Оно было худым, с высокими скулами, которые так нравились Джеймсу. У нее также был прямой нос, крепкий подбородок… и еще что-то, не поддающееся определению. Но все это вместе складывалось в образ… «гадкой герцогини»!

Когда дверь в смежную спальню отворилась, Тео даже не подняла глаза.

– Я бы предпочла, чтобы ты сейчас оставил меня одну, – сказала она, проглотив комок, подкативший к горлу. – Я в полном порядке. Я не проронила ни единой слезинки из-за этих дурацких статей. Полная чушь, вот и все.

Разумеется, он не ушел. Краем глаза Тео заметила какое-то движение, а затем вдруг оказалась в объятиях мужа, сидевшего на ее постели.

– Я уже слишком большая, чтобы сидеть у тебя на коленях, Джеймс, – задыхаясь, пробормотала Тео. Заметив, что халат мужа распахнулся и его грудь теперь полностью обнажена, она добавила: – К тому же ты не совсем одет.

Проигнорировав ее слова, Джеймс сказал:

– Все они – наглые ублюдки, и я собираюсь завтра же утром разнести их печатные прессы на мелкие кусочки! – Голос его дрожал от гнева, но подобные эмоции овладевали им довольно часто.

– Разрушением печатных машин теперь уже ничего не изменишь, – пробормотала Тео. Она прижалась щекой к обнаженной груди мужа, предоставив ему бушевать дальше.

Как ни странно, Джеймс успокаивал ее, даже когда гневался. И он действительно видел в ней нежный цветок, маргаритку. Однако же… Тео не слишком-то часто думала о своем профиле, но она уже очень давно пришла к заключению, что наилучший эпитет, применимый к нему, – это слово «строгий». Но разве бывают строгие маргаритки?…

– Как ты думаешь, может, я уже ношу ребенка? – спросила она, когда Джеймс прервал свои гневные тирады, чтобы перевести дух.

Он издал какой-то странный звук и пробормотал:

– Какое отношение это имеет к произошедшему? Очень надеюсь, что нет. Я не готов стать отцом. Только посмотри, как плохо справился с этой задачей мой отец. Может, я никогда не буду готов.

– Я знаю, мы еще слишком молоды для этого, – сказала Тео. – Но если бы я забеременела, то моя фигура изменилась бы. У меня бы значительно прибавилось спереди. Наверное, нам следует снова попытаться сегодня ночью.

Джеймс внимательно посмотрел на нее.

– Ты имеешь в виду, что хотела бы походить на корову – как некоторые женщины? Хочешь приобрести вымя? – Он совершенно искренне содрогнулся и тут же добавил: – Вот это – прекрасный размер. – Джеймс положил ладонь ей на грудь. – В точности подходит для мужской ладони. Для моей ладони.

Тео была в прогулочном платье, которое скрадывало даже то малое, что у нее имелось спереди. Однако Джеймса, похоже, ее размеры вполне удовлетворяли. Она успокоилась, но ужасные воспоминания тут же снова нахлынули на нее.

– Не думаю, что смогу когда-нибудь выйти из этого дома. Всюду, где бы я ни появилась, люди стали бы называть меня «гадкая герцогиня». Ты ведь знаешь, что стали бы. И даже если они не скажут мне это в лицо, то все равно так подумают. Я не смогу этого вынести. Мне не хватит смелости.

На мгновение ладонь мужа сжала ее грудь, а затем он снова заключил ее в объятия.

– Все они идиоты, – сказал он, уткнувшись лицом в ее волосы. – Ты прекрасна.

– Нет, – печально ответила Тео. – Но с твоей стороны очень любезно, что ты так говоришь.

– Я не только говорю! – внезапно взревел Джеймс.

Тео невольно улыбнулась:

– Помнишь, что ты преисполнился решимости держать в узде свой буйный нрав? Ведь тебе уже исполнилось двадцать…

– Любой мужчина пришел бы в ярость от такой беспардонной лжи, оскорбляющей его жену! Завтра же я обойду редакции всех этих гнусных листков, называющих себя газетами, и схвачу за горло их владельцев. А потом…

Тео закрыла ему рот ладонью.

– Этим дело не поправить, Джеймс. Рисунки развесили повсюду. Я видела у магазина Хатчарда скопище людей, глазевших на витрину. А по дороге домой я поняла, что мой портрет в этом ужасном платье выставлен в каждой лавке. На меня навесили ярлык. На всю жизнь.

– Глупости, – возразил Джеймс уже спокойнее. – Многим людям присваивают неприятные прозвища, которые вскоре забываются. Ричард Грей какое-то время был известен как Крошка Дик[3]. А Перри Даббза – теперь он лорд Фенуик – прозвали Барвинком[4]. Затем все об этом благополучно забыли.