Она была девушкой приятной наружности, но как бы в нагрузку к симпатичному лицу у нее было тяжелое крестьянское тело с квадратными плечами и широкими бедрами. Можно было не сомневаться, что она долгое время помогала отцу, пока он горбатился на кладбище машин. Ей приходилось перетаскивать с места на место тонны железяк, что не могло не сказаться на фигуре: эта девушка имела мускулатуру мальчика-культуриста. А коротковатые пальцы на руках с грубыми, в заусенцах, ногтями вполне могли принадлежать мужчине.

– Так почему две деревни? – упорствовала Пегги. – Одна в натуральную величину, а другая – ее уменьшенная копия?

– Городок животных – это завлекаловка…. Приманка, – прошептала Дженни. – Обманка, чтобы одурачить доктора Скелета.

– Ничего не понимаю, – начал злиться Себастьян, до этого момента сидевший тише мыши.

– Некоторое время тому назад, – начала Дженни, – здесь случались великие чудеса. Отовсюду люди валом валили. Сюда привозили калек, слепых, увечных, и они уезжали здоровыми. Полностью здоровыми.

– Полностью? – переспросил Себастьян, и в глазах его блеснул луч надежды. – Даже калеки?

– Да… даже калеки, – подтвердила Дженнифер. – Просто на них требовалось чуть больше времени, вот и все, но безногие уходили на своих двоих, чем хочешь могу поклясться. Здесь была настоящая фабрика чудес!

Пегги Сью на секунду почувствовала дурноту и качнулась из стороны в сторону. Ей бы не хотелось, чтобы суеверная крестьянка засоряла голову Себастьяна всякой белибердой.

«Он же поверит в эту дурь, – подумала она, – потому что надеется на чудо. А потом, если ничего не получится, будет так страшно разочарован, что мне никогда не удастся его утешить».

– Думаешь, я идиотка и вру как сивый мерин? – захихикала Дженни, угадав ход мыслей недоверчивой Пегги Сью. – Все правда, я ничего не придумываю. Я тогда пешком под стол ходила, но помню все.

И, уставясь на ланды, которые словно подминал под себя туман, она стала набрасывать картинки из прошлого – как в деревню стекались молчаливые толпы больных. Носилки, прикрученные веревками к крышам машин, калеки вперемешку с овощами в кузовах грузовиков зеленщиков… Они прибывали издалека, и женщины с грустными лицами поддерживали мужчин, у которых отрезало ногу жнейкой-косилкой. Создавались целые бригады калек с производственными травмами – одноруких, одноногих, хромых. Они приходили за исцелением. За чудом! Им грозили страшными муками, если они, на свою беду, расскажут кому-нибудь об этом необъяснимом феномене. Воспользоваться этим чудом должны были только избранные, только свои – истинные сыны земли, а не чужаки-прощелыги, богатеи, считающие, что им все позволено. Чудо было реваншем бедняков за несчастную судьбину, за неудачи, за невезуху… Оно было тем, что происходит здесь для того, чтобы исправить все несправедливости жизни.

Чудо действовало там, где наука ученых оказывалась бессильна. Оно делало возможным невероятное, восстанавливало больные органы, выращивало новые кости на месте старых, возвращало гибкость сломанному позвоночнику…

Дженни продолжала говорить, не обращая внимания на реакцию подростков. Время от времени она прерывала рассказ, чтобы глотнуть горячего кофе. Ее взгляд, казалось, блуждал где-то там, на затуманенной равнине.

– Их убеждали не болтать, но они не умели держать язык за зубами, и с каждым месяцем число паломников возрастало. Деревенские улочки заполонили носилки, и чтобы сходить в бакалейную лавку, надо было перешагивать через кучу больных… Я хорошо это запомнила. Папа говорил, что все это кончится худо, что творятся слишком невероятные вещи и что к этому приложили руку не одни только боги.

– Да что же творилось-то? – не смогла удержаться от вопроса Пегги Сью.

– Увечных раздевали, – как во сне, бормотала девушка, – надевали повязку на глаза, а затем опускали на землю у подножия Великой стены, она стоит там, вокруг бывшего монастыря в черном замке… Их клали в грязь и быстренько уходили, не оглядываясь.

Да, калек, инвалидов уносили одного за другим по равнине. Деревенские старики советовали завязать им глаза, чтобы они не видели, что происходит в миг совершения чуда: смертным не стоит знать подробности того, как действуют высшие силы, если эти люди не хотят оказаться в психушке.

– А дальше-то что было? – изнемогая от любопытства, спросила Пегги.

– Не знаю, – ответила Дженни. – И никто никогда так и не узнал. Когда бывшие больные возвращались в добром здравии, они ничегошеньки не помнили, ну разве что спали как убитые и снов не видели.

– И они действительно излечивались? – не поверила Пегги Сью. – Даже калеки?

– Да. У безногих появлялись новые ноги, розового цвета. Видели бы вы, как они ковыляли – точь-в-точь карапузы, делающие свои первые шаги! И отрезанные руки отрастали, как хвост у ящерицы… Слепые прозревали, а к глухим возвращался слух.

– И как долго их лечили? – справился Себастьян.

– Иногда одну ночь, а когда и два дня, в зависимости от сложности увечья или болезни. Те, кого приносили в полумертвом состоянии, оживали и уходили, пышущие здоровьем. И сколько потом ни разглядывали их животы или грудь, все зря: не было даже намека на царапину. А следов от швов вообще было не видать.

Пегги Сью пробурчала нечто нечленораздельное. Ей хотелось недоверчиво пожать плечами и громко заявить, что Дженнифер – мифоманка.[9]

А Дженни между тем продолжала с придыханием вспоминать свое прежнее житье, то золотое времечко чудес. Чувствовалось, как же ей нравилось жить в атмосфере ежедневного волшебства.

– Только смерть была окончательной преградой, – объяснила она. – Кое-кто пытался положить возле Великой стены трупы, но дельце не выгорело. Никто не видел, чтобы мертвецы возвращались оттуда на своих двоих. Магия действовала лишь на живых; как только в теле угасала последняя искра жизни, чудо не совершалось. В каком-то смысле это всех успокоило, так как подтверждало, что ничего нечестивого там не происходило и все основные законы жизни и смерти были соблюдены.

– То есть когда руки отрастают, – подивилась Пегги Сью, – это, по-вашему, в порядке вещей?

– А что тут такого? – возразила Дженни. – У ящерок же хвосты отрастают… и плоды, которые сорвали в прошлом году, появляются на тех же деревьях!

Синий пес заскулил, потому как нутром почуял, что этакие чудеса в решете ничего хорошего лично ему не сулят.

– Так продолжалось годами, – прошептала Дженнифер. – Мы были счастливы, ни в чем не нуждались, паломники делали нам приношения: съестные припасы, ткани, а иной раз даже свинью или корову дарили, если надежд на выживание было ноль. Ну а потом, в один ужасный день, все пошло шиворот-навыворот.

– Исцеления прекратились? – встревожился Себастьян.

– Нет… но они стали… не пришей кобыле хвост.