– Можете ему просто передать? – говорю.

– Угу, передам, хотя это немного и голубовато.

Так хотелось выругаться на него. Хотелось сказать, что, по-моему, этот поступок – поступок смелого человека, что я пытаюсь восстановить порушенную дружбу с Рауди, что я по нему скучаю, и если это гомосексуально, то ладно – значит, я самый голубой парень в мире. Но я ничего не сказал.

– Ладно, спасибо, – произнес я вместо всего этого. – И счастливого Дня благодарения.

Папаша Рауди захлопнул дверь. Я пошел прочь. Но перед тем как свернуть на дорогу, обернулся. Я видел Рауди в окне его комнаты на втором этаже. Он держал мою картинку. Смотрел, как я ухожу. И еще я видел грусть на его лице. Я знал, что он тоже по мне скучает.

Я ему помахал. Он показал мне средний палец.

Я крикнул:

– Вот спасибо, Рауди!

Он отошел от окна. Мне стало на минуту грустно. Но потом дошло, что он, может, и послал меня, но рисунок-то не порвал. Если б он меня так ненавидел, разорвал бы его в мелкие клочки. Это разбило бы мне сердце сильнее, чем всё, что только можно вообразить. Но Рауди до сих пор уважает мои рисунки. Так, может, и ко мне у него еще осталась капля уважения.

Наш учитель истории мистер Шеридан пытался рассказать нам что-то о гражданской войне, но был так занудно монотонен, что учил только тому, как спать с открытыми глазами.

Я должен был выбраться оттуда. Поэтому поднял руку.

– Что такое, Арнольд? – спросил учитель.

– Мне надо в туалет.

– Терпи.

– Не могу.

Я надел маску «если-не-выйду-сейчас-у-меня-взорвется-лицо».

– Что, правда, так сильно надо? – спросил он.

Изначально вообще-то не надо было, но теперь я понял, что да, надо.

– Очень сильно надо, – говорю.

– Ладно, ладно, иди.

Я направился к туалетам возле библиотеки, поскольку, как правило, они гораздо чище тех, что рядом со столовой.

Итак, я нацелился сходить по-большому, сел на толчок и сосредоточился. Вошел в режим дзен, пытаясь получить от процесса духовный опыт. Однажды я прочел, что Ганди относился к этому серьезно. Кажется, говорил, что качество и состояние его стула отображают качество и состояние его жизни.

Да, знаю, наверное, вы правы: я слишком много читаю.

И уж точно слишком много читаю о дефекации.

Но это важно, понимаете? Итак, я сделал дело, спустил, вымыл руки и принялся давить прыщи перед зеркалом. Занятие это тихое, сосредоточенное, и тут слышу – какой-то странный звук из-за стенки.

А там у нас туалет для девочек.

И снова этот звук странный.

Хотите знать какой?

Ну примерно такой:

АРГГXXXXXXXXXXXXXXССССССССССССССППППППППППГГГXXXXXXXX, АРГГXXXXXXXXXXXXXXССССССССССССССППППППППППГГГXXXXXXXX!

Как будто кого-то тошнит.

Неа.

Как будто тошнит не человека, а «Боинг 747».

Я собрался было вернуться в класс и дальше внимать блистательному нашему учителю истории, но тут звук повторился.

АРГГГXXXXXXXXХСГСЛЛЛСКСССXXДКФДДЖСАБВГДЕЖЗИКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЫЭЮЯ!

Так, а может, у кого-то грипп или еще что. Может, это приступ почечной недостаточности. Я не могу просто уйти.

И постучал в дверь. Дверь женского туалета.

– Эй, – говорю, – у тебя там всё в порядке?

– Уходи!

Голос девочки – оно и понятно, туалет-то для девочек.

– Хочешь, я учителя позову или еще чего? – спросил я через дверь.

– Я сказала – УХОДИ!

Я не тупой. Тонкие намеки могу понять.

И я пошел, но что-то потянуло меня обратно. Не знаю, что именно. Если вы романтик, можете считать, что судьба.

Итак, мы с судьбой прислонились к стене и стали ждать.

Должна же она в конце концов выйти, и тогда я смогу убедиться, что с ней всё в порядке.

И вскоре она вышла.

Прекрасная Пенелопа, жующая булочку с корицей. Явно пыталась перекрыть запах рвоты огромным куском булочки с корицей. Но это не сработало. Она просто пахла так, будто кто-то наблевал на большое, старое коричное дерево.

– На что уставился? – спросила она.

– На анорексичку, – говорю.

Очень сексуальную анорексичку, хотел я добавить, но не стал.

– У меня не анорексия, а булимия, – сказала она.

Сказала, гордо задрав нос и подбородок. С большим высокомерием. И тут я вспомнил, что многие анорексики ГОРДЯТСЯ тем, что такие худые и голодные.

Думают, что анорексия делает их какими-то особенными, что они лучше остальных. У них есть собственный идиотский сайт, где они советуют друг дружке, какое слабительное лучше и всякую прочую хрень.

– Какая разница между булимией и анорексией? – спрашиваю.

– Анорексики всегда анорексики, а булимия – только когда вызываешь рвоту, – пояснила она.

Ничосе.

Она говорит совсем как мой отец!

Наверно, зависимости бывают разные. У всех есть какая-то боль. И все ищут способ от нее избавиться.

Пенелопа заедает свою боль, а потом выблевывает и смывает в канализацию. Папа заливает свою алкоголем.

И я сказал Пенелопе то, что всегда говорю папе, когда он пьян, подавлен и готов разувериться в мире.

– Слышь, Пенелопа, не сдавайся.

Ну хорошо, не самый мудрый совет. Наоборот, слишком очевидный и избитый.

Но Пенелопа как начала рыдать и говорить, как ей одиноко и как все считают, что у нее идеальная жизнь, раз она красивая, умная и популярная, но на самом деле она постоянно боится, но никто не позволит ей бояться, раз она такая красивая, умная и популярная.

Заметили, что она дважды в одном предложении упомянула свою красоту, ум и популярность?

Нормальное самомнение у девочки.

Но это и сексуально.

Как, скажите, булимичная девочка, до сих пор пахнущая рвотой, может быть такой сексуальной? Любовь и страсть сводят людей с ума.

Я вдруг понял, как моя старшая сестра Мэри могла встретить парня и через пять минут выскочить за него замуж. Я уже меньше злился на нее за то, что бросила нас и усвистела в Монтану.