Теперь его руки выглядели такими же печальными, как звучащая мелодия, но и красивыми тоже, очень красивые печальные руки парили из стороны в сторону в музыке.

Ксерокс, игравший на пианино, сказал:

– На миг, когда он ускользал, я увидел мир за миром, куда отправлялся он и куда таким, как я, не попасть никогда.

Мистер Лисс молчал. Наблюдение за молчащим мистером Лиссом гипнотизировало почти так же, как руки, парящие по инструменту. Он молчал довольно долго, дольше, чем казалось возможным в такой ситуации.

Наконец старик сказал:

– Такие, как ты. Это какие? Не марсиане, я знаю.

– Члены Коммуны.

– И что это за штука?

– Не рожденные от мужчины и женщины, – сказал пианист, и теперь тихие ноты стали печальными, словно дождь на кладбище в сцене фильма, где хорошие люди умирают, несмотря на то что они хорошие.

– Если не от мужчины и женщины, – промолвил старик, – то от чего?

– От лаборатории и компьютера, от генетически составленной плоти в сочетании с силиконовыми нервными волокнами, от инертных материалов, запрограммированных имитировать жизнь, а затем запрограммированных имитировать сознание, с тем, что имитирует свободу воли, но на самом деле является покорным рабством. Из ничего в притворное нечто, а оттуда… со временем снова в ничто.

Эти слова были для Намми тем, чем его собственные порой для мистера Лисса: чепухой. И все же его сердце сумело понять часть сказанного, хотя мозг и не смог с ним справиться, потому что в сердце пришло большое чувство, такое большое, что Намми казалось, оно его затопило. Намми не мог назвать это чувство, между тем оно напомнило ему одно ощущение. Иногда, когда он шел по лугу, с одной стороны обрамленному деревьями, Намми вдруг видел между ними просвет, а через него – горы вдалеке, невероятно большие, но все равно затерянные там, настолько высокие, что верхушкой протыкали слой облаков и появлялись сверху, такие громадные и красивые, такие странные горы, что на секунду у него перехватывало дыхание. Вот какое чувство, только в несколько раз сильнее.

Мистер Лисс опять молчал, словно тоже вспоминал о горах.

Печальная музыка сменилась тишиной, а потом через время Ксерокс Боза сказал:

– Убей меня.

Мистер Лисс ничего не ответил.

– Прояви милосердие, убей меня.

Мистер Лисс сказал:

– Милосердием я никогда не отличался. Если хочешь умереть, пожалей сам себя.

– Я то, что я есть, во мне нет милосердия. Но ты человек, ты способен на него.

После очередной паузы мистер Лисс спросил:

– Чья лаборатория?

– Виктора.

– Какого Виктора?

– Он называет себя Виктор Лебен. И Виктор Безупречный. Но его настоящая фамилия, которой он гордится, – Франкенштейн.

Намми знал эту фамилию. Он вздрогнул. Она была из тех фильмов, которые он никогда не смотрел. Несколько лет назад он увидел часть одного такого, включил, не зная, в какую беду попадет, и очень расстроился, из-за чего бабушка пришла в комнату посмотреть, что случилось, и выключила телевизор. Она обняла Намми, поцеловала, приготовила ему его любимый обед и повторяла ему вновь и вновь, что все это было не настоящее, что это просто история, точно так же, как хорошие и добрые истории вроде «Паутинки Шарлотты», просто истории, бабушка называла их сказками, а сказки никогда не могли быть правдой.

Но, если Ксерокс Боза не врет, бабушка ошибалась. Она ни разу ни в чем раньше не ошибалась. Ни в чем на свете. И возможность того, что бабушка могла хоть в чем-то ошибиться, так испугала Намми, что он решил больше никогда об этом не думать.

– Франкенштейн? Я, по-твоему, дурак? – спросил мистер Лисс, но голос у него был не злой, просто в нем звучало любопытство.

– Нет. Ты спросил. Я сказал тебе. Это правда.

– Ты сказал, что ты покорный раб. Что тебя таким сделали. С чего бы ты вдруг предал его?

– Я теперь сломан, – ответил Ксерокс Боза. – Когда я увидел то, что увидел Бозман в момент между, что-то во мне сломалось. Я как машина с исправным двигателем, у которой не работает коробка передач. Пожалуйста, убей меня. Прошу, сделай это.

Пианист все так же не поднимал взгляда от клавиш, и мистер Лисс наблюдал за его летающими руками так, словно они заворожили его совсем как Намми.

Мелодия будто перетекла в другую, еще печальнее первой. Бабушка говорила, великие композиторы способны строить своей музыкой целые дома, такие реальные, что можно увидеть их комнаты у себя в голове. Намми мог видеть комнаты этой мелодии. Комната была большой и пустой, без мебели, стéны – мрачно-серыми, и окна – тоже серыми, потому что выходили в ничто.

– Франкенштейн, – сказал мистер Лисс. – Если уж народ из космоса, то почему не это. Но я тебя не убью. Не знаю, по какой причине. Просто не по душе мне это.

И, как ни странно, старик опустил длинное ружье.

Намми встревоженно напомнил ему:

– Сэр, он убил Боза. Он убьет нас. Он чудовище.

– Был, – сказал мистер Лисс. – А теперь он то, что он есть. Он увидел слишком много глазами Бозмана, заглянул чересчур… далеко. Это его добило. А я просто чертовски рад, что сам не видел этого. У него, по крайней мере, есть пианино. А если б я увидел то, что там было, я бы, наверное, лежал на полу, агукал и сосал пальцы ног. Пойдем, Персик, давай отыщем тот снегоход.

Старик отвернулся от пианино и прошагал по комнате к коридору.

Намми попятился, не сводя глаз с Ксерокса.

Тематикой вечернего ток-шоу Мэйсона Моррелла были советы по поводу отношений между мужьями и женами, родителями и детьми, супругами и их родственниками, братьями и сестрами, юными романтиками, ищущими идеальную пару… Он не был женат, не имел детей, братьев или сестер, а за последние полтора года проскакал сквозь отношения с шестью женщинами. Но он был успешным ведущим ток-шоу, потому что обладал выдающейся уверенностью в своем мнении, мог слегка запугать звонящих, сохраняя при этом иллюзию того, что он их лучший друг, отлично умел имитировать искреннее сочувствие и был бесстрашен в отношении любых, не важно, насколько скандальных тем, а также обладал мужественным шелковым баритоном.

Мэйсон являлся мошенником, при этом обаятельным и веселым, выступал еще на пяти станциях в Монтане и Вайоминге и вполне способен был сойти за одного из тех талантов, которых Сэмми Чакрабарти собирался встроить в общенациональный синдикат по добыванию денег. Следовательно, реакция ведущего ток-шоу по поводу выпотрошенного на полу репликанта, а также исчезновения Девкалиона была Сэмми глубоко отвратительна. Не только потому, что их выживание могло зависеть от общего противодействия неминуемому нападению, но и потому, что утрата Мэйсона оказала бы негативный эффект на его план выкупить к двадцати девяти годам KBOW.