– Ной Яковлевич освободился чуть пораньше и просил вам передать, что скоро будет.

Оливия вздохнула – папка насчитывала еще десятки листов. Скорее всего прочитать их она не успеет… Напрашиваться к Волошину снова было бы верхом бестактности, и решение пришло само собой: она достала из сумки «айпад» и сделала снимки оставшихся страниц дневника Доры, который увлек ее настолько, что она едва не позабыла о первоначальной цели своего визита.

Волошин вошел в мастерскую стремительно и деловито, сразу заполнив ее собой. Сегодня он выглядел иначе: хорошо сидящий вельветовый пиджак, джинсы и светлая рубашка, которая выгодно подчеркивала его смуглую кожу и безупречную белизну улыбки.

– В вашем присутствии моя мастерская выглядит совсем по-другому, – выдал он вместо банального приветствия. – Совершенно иная энергетическая наполненность пространства!

Оливия улыбнулась – ей нравилась его манера общения. Он никогда не делал прямых комплиментов, не задавал лобовых вопросов и умел расположить к себе с первых слов. Однако ее не покидало ощущение, что Волошин отнюдь не беспечен – он знает о своем собеседнике все, и лишь до поры это скрывает…

– Ваша мастерская – такое спокойное и уютное место… Честно говоря, вы меня удивили: я и не знала, что вы не только коллекционируете, но и создаете предметы искусства.

– Я таким образом отдыхаю. Весь этот стресс большого города, знаете ли… – он неопределенно махнул в сторону окна. – Люди по-разному избавляются от напряжения: кто-то использует допинги, кто-то медитирует, кто-то чередует любовниц и жен, кто-то танцует танго, ну а у меня свой рецепт – живопись. – Волошин присел на край стола, тот жалобно скрипнул. – Мой нынешний дом во времена застоя принадлежал одному советскому скульптору. Дни свои он закончил плохо – спился в забвении. Его особняк, признанный памятником архитектуры, долго стоял заколоченным. Весь просел, покосился… Но наступили благодатные девяностые, и я купил его за бесценок… В обратном случае его бы снесли или отдали бы какому-нибудь Главному управлению банно-прачечных предприятий. Эта роскошная творческая студия – наследие мастера. Каких бюстов и посмертных масок тут у него только не было – настоящее Политбюро! Они до сих пор стоят у меня в подвале: прям-таки подземный «город моаи»[20]… Может, хотите взглянуть?

– Да нет, Ной Яковлевич… У нас ведь с вами на сегодня совсем другие планы.

Волошина развеселила серьезность ее тона. Он решительно хлопнул себя ладонями по атлетичным бедрам и оторвался от стола.

– Лара, организуй нам стулья и перекусить! – крикнул он невидимой и всемогущей Ларе.

Тут же в студии появились два удобных венских стула и поднос, на котором стоял фарфоровый кофейник и блюдо с миниатюрными канапе.

Через два часа Оливия нажала кнопку «стоп» на диктофоне, который она предусмотрительно позаимствовала перед поездкой у Родиона. Ее блокнот был испещрен примечаниями, стрелками и понятными лишь ей аббревиатурами. Волошин сидел расслабленно, откинувшись на спинку стула и лишь что-то отчеркивая на листке, заправленном в планшет с верхним зажимом.

– У меня к вам остался последний вопрос – он продиктован чистым любопытством…

– Мне очень по душе пытливые умы и авантюрные натуры! В вас это есть, Оливия, иначе бы вы не находились сейчас в этой студии, а изучали бы какие-нибудь архивные фонды в парижской библиотеке…

Оливия вздрогнула: наверное, эта фраза – не более чем фигура речи. Или простое совпадение: ну откуда Волошину знать, что на прошлой неделе она действительно торчала в цифровых архивах Национальной библиотеки, подбирая материал для презентации Родиона на грядущей конференции по расследовательской журналистике?!

– Какой же у вас остался ко мне вопрос? Мне казалось, мы совершили исчерпывающий экскурс в историю искусства XX века…

– Как вы пришли к коллекционированию? И почему – скульптура? Это же так несовременно и, возможно, даже… невыгодно…

Волошин не спешил отвечать.

Некоторое время он задумчиво разглядывал античную греческую вазу с цветами, стоявшую на столе.

– Вы знаете, почему у греков повсеместно присутствовал меандровый орнамент? Так они выражали идею движения, сформулированную еще Гераклитом: Πάντα ῥεῖ[21]… Монтравель тоже пытался уловить движение времени и выразить его в своих скульптурах. Взгляните внимательно на «Итею»: это женщина, входящая в реку времени, преодолевающая ее сопротивление… Еще ребенком Монтравель увидел в Кольюре юную купальщицу. В первых лучах солнца, совершенно нагая, она заходила по мелкому дну в прохладное море. И этот образ – склоненная голова, откинутые руки, натянутый, как тетива, торс – преследовал Монтравеля всю жизнь. Однако до встречи с Дорой скульптору не удавалось его воплотить. Именно внутренняя сила этой девушки, ее способность противостоять испытаниям судьбы, двигаясь вперед, стали толчком к созданию «Итеи» – самого лучшего, хотя и незаконченного творения скульптора. В моей коллекции, к слову, статуи нет: она исчезла из мастерской Монтравеля сразу после его трагической смерти.

Оливия слушала, не перебивая. Она уже привыкла к манере Волошина начинать издалека и ждала, когда же он перейдет к сути.

– Так вот, по поводу коллекционирования… Поначалу это было просто данью моде – ведь и в прошлом разбогатевшие промышленники, финансисты вкладывали деньги в произведения искусства. Однако лишь единицы среди них стали не просто коллекционерами, но и меценатами. За примерами далеко ходить не надо – взять хотя бы знаменитого Ивана Морозова. Он вырос в купеческой семье и превратился в крупного бумажного мануфактурщика, собравшего одну из лучших художественных коллекций. С раннего детства Морозов занимался живописью и знал в этом толк… Со мной случилась похожая история: в середине девяностых, когда финансовые потоки уже были налажены, я начал приобретать картины русских и советских художников. Однако очень быстро пришел к выводу, что дело это невыгодное: среди них было слишком много подделок. Что же касается скульптуры… – он поскреб свой гладкий, слегка раздвоенный подбородок, – ну подумайте, кто возьмется подделывать Монтравеля? Это очень дорого и хлопотно! Дело в том, что бронзовые отливки своих скульптур он всегда заказывал Алексису Рюзье – мастеру, каких сейчас не существует. Фирменным знаком Рюзье служила не именная монограмма или штамп, а невероятного качества патина: он умел имитировать свет и тень, создавать эффект глянца или тусклость древности. Для получения изысканного зеленоватого налета он неделями выдерживал бронзовые статуи… в парном молоке. Можете себе представить фальсификатора, который уложит «Итею» в московскую ванну, заполнив ее доверху пастеризованным молочным продуктом? – съязвил Волошин, откладывая в сторону планшет с листком, на котором обозначился какой-то рисунок.