— Осознавая, — повторил я. — Так значит, не существует оценок и приговоров извне?

— Разве может быть порицание более суровое, чем самоосуждение, когда притворство более невозможно? — спросил Альберт.

Отвернувшись от него, я выглянул в окно, за которым открывался сельский пейзаж. Его красота еще более обостряла воспоминания о моих проступках, особенно касающихся Энн.

— Кто-нибудь бывает счастлив от того, что пережил повторно? — спросил я.

— Сомневаюсь, — ответил он. — Не важно, что это за человек, уверен, что каждый найдет у себя промахи.

Опустив руку, я принялся гладить голову Кэти. Если бы не мои воспоминания, момент был бы чудесным: красивый дом, изумительный пейзаж, сидящий напротив меня Альберт, теплая голова собаки у меня под рукой.

Но воспоминания не покидали меня.

— Если бы я только сделал больше для Энн, — сказал я. — Для детей, семьи, друзей.

— Это справедливо почти для каждого, Крис, — заметил Альберт. — Мы все могли бы сделать больше.

— А сейчас слишком поздно.

— Не так уж все плохо, — возразил он. — В твоих чувствах отчасти выражается неудовлетворенность тем, что ты не смог оценить свою жизнь так полно, как должен был.

Я снова взглянул на него.

— Не уверен, что понял тебя.

— Тебя удержали от этого скорбь твоей жены и твоя тревога за нее, — объяснил он, понимающе улыбнувшись. — Найди утешение в своих чувствах, Крис. Это значит, что ты действительно обеспокоен ее благополучием. Будь это не так, ты не ощущал бы ничего подобного.

— Хотелось бы мне хоть что-то изменить, — промолвил я.

Альберт поднялся.

— Поговорим об этом позже, — сказал он. — Поспи сейчас — и, пока еще не придумал, что делать дальше, оставайся у меня. Места много, и я с удовольствием тебя приглашаю.

Я поблагодарил его, а он наклонился и сжал мое плечо.

— Сейчас я уйду. Кэти составит тебе компанию. Подумай обо мне, когда проснешься, и я появлюсь.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел из кабинета. Я уставился на дверной проем, в котором он исчез. «Альберт, — подумал я. — Кузен Бадди. Умер в тысяча девятьсот сороковом. Сердечный приступ. Живет в этом доме». В голове никак не укладывалось, что все это происходит на самом деле.

Я посмотрел на Кэти, лежащую на полу у дивана.

— Кэти, старушка Кэти, — молвил я.

Она дважды вильнула хвостом. Я вспомнил наши безудержные слезы в тот день, когда мы оставили ее у ветеринара. И вот сейчас она была здесь, живая, поглядывая на меня блестящими глазами.

Я со вздохом оглядел комнату. Она тоже выглядела вполне реальной. Я с улыбкой вспомнил французскую провинциальную комнату в фильме Кубрика «Космическая одиссея, 2001». Может, меня захватили пришельцы? При этой мысли я хохотнул.

Потом я заметил, что в комнате нет зеркала, и припомнил, что во всем доме я не видел ни одного зеркала. «Тени Дракулы», — подумал я, веселясь в душе. Вампиры здесь? Я снова не удержался от смешка. Как провести разделительную черту между воображением и реальностью?

К примеру, показалось ли мне это, или свет в комнате действительно начал меркнуть?

Мы с Энн были в Национальном парке секвой. Рука об руку шли мы под гигантскими деревьями с красной корой. Я чувствовал ее пальцы, переплетенные с моими, слышал похрустывание подошв по ковру из сухих игл, вдыхал теплый, душистый аромат древесной коры. Мы не разговаривали, просто шли бок о бок в окружении красот природы, прогуливаясь перед обедом.

Минут через двадцать мы подошли к поваленному стволу и уселись на нем. Энн устало вздохнула. Я обнял ее, и она ко мне прислонилась.

— Устала? — спросил я.

— Немного. — Она улыбнулась. — Сейчас передохну.

Эта поездка потребовала от нас усилий, но доставила и много удовольствия. Мы затащили взятый напрокат трейлер вверх по крутому холму до парка, причем наш пикап «Рамблер» дважды перегревался. Установили палатку с шестью раскладушками внутри. Сложили все припасы в деревянный ящик, чтобы не добрались медведи. У нас был с собой фонарь Колемана, но не было печки, так что огонь разводили под жаровней, взятой в палаточном лагере. И самое сложное, приходилось раз в день греть воду для стирки ползунков Йена; в то время ему было только полтора года. Наш лагерь напоминал прачечную: повсюду на веревках висела детская одежда.

— Лучше не оставлять их надолго, — сказала Энн, после того как мы немного передохнули.

Соседка по лагерю предложила присмотреть за детьми, но мы не хотели ее обременять, поскольку самой старшей, Луизе, было только девять, Ричарду шесть с половиной, Мэри не исполнилось и четырех и даже Кэти, наша сторожевая собака, еще не вышла из щенячьего возраста.

— Мы скоро вернемся, — сказал я. Поцеловав жену в слегка влажный висок, я крепко ее обнял. — Побудем еще несколько минут. — Я улыбнулся. — Здесь красиво, правда?

— Замечательно. — Она кивнула. — Я сплю здесь лучше, чем дома.

— Знаю.

За два года до этого у Энн произошел нервный срыв; она уже полтора года находилась под наблюдением. Это было первое большое путешествие, предпринятое нами со времени ее болезни, — по настоянию ее психоаналитика.

— Как твой желудок? — спросил я.

— О… уже лучше.

Ответ прозвучал неубедительно. У нее были проблемы с желудком еще с тех пор, как мы впервые встретились. До чего же я был беспечным, чтобы не понять, что это означает нечто серьезное. Со времени нервного срыва ее состояние улучшилось, но все же она не была полностью здорова. Как сказал ей психоаналитик, чем глубже спрятано недомогание, тем сильнее оно проникает в организм. Вот и ее пищеварительная система что-то прятала.

— Может, скоро мы сможем купить кэмпер*[4], — сказал я; она предложила это утром. — Тогда будет намного проще готовить пищу. И это облегчит походную жизнь.

— Знаю, но они такие дорогие, — сказала она. — А я и так слишком дорого стою.

— Теперь, когда я пишу для телевидения, смогу зарабатывать больше, — пообещал я.

Она сжала мою руку.

— Знаю, сможешь. — Она поднесла мою руку к губам и поцеловала ее. — Палатка вполне подходит, — сказала она. — Ничего не имею против.

Вздохнув, она подняла глаза вверх, на пронизанную солнечными лучами листву красных деревьев высоко над головой.

— Я могла бы здесь остаться навсегда, — пробормотала она.

— Ты могла бы стать лесником, — сказал я.

— А я хотела быть лесником, — поведала она. — Когда была маленькой.

— Правда? — Эта мысль вызвала у меня улыбку. — Лесник Энни.