– От меня что, волком пахнет? – догадалась она и принялась расстегивать рыжую шубу. В ответ на это собаки направились к девочке. Уши у них были по-прежнему прижаты, и Маше это не понравилось. Деваться было некуда. Девочка встала на нижнюю перекладину у забора, зацепилась за верхнюю, подтянулась на руках…

Собаки захлебнулись возмущенным лаем, одна подпрыгнула, с явным намерением вцепиться в ногу девочке, но сумела ухватить только за край шубы. К счастью, Маша уже сидела на заборе. Шуба была расстегнута, поэтому девочке удалось освободиться от нее.

– Да нате, подавитесь! – всхлипывая от обиды и пережитого испуга, девочка пожелала собакам приятного аппетита. Те с упоением принялись раздирать Мишкину шубу на клочки.

Сидя на заборе, девочка оглядела двор. Она понятия не имела, как зимой может выглядеть деревенский двор, но этот показался ей запущенным – снежные горы, заваленный неряшливый дровяник, ни одного огонька, лишь дым из трубы да протоптанная между покосившимися постройками тропинка свидетельствовали о том, что в доме есть люди. Неподалеку от крыльца девочка заметила здоровенную собачью будку.

– Нет, на сегодня хватит братьев наших меньших, – решила Маша. Забор под ней ходил ходуном, пора было решать, куда деваться – наружу, к стайке собак, или во двор, к одной. Девочка выбрала третий вариант – неподалеку от дома забор вплотную подходил к невысокой темной постройке. Что это могло быть, Маша не знала. Но, во всяком случае, это была крыша над головой, крепкие стены, ночлег.

Перехватываясь руками и ногами, Маша проползла по шатающемуся под ее весом забору, каждый миг рискуя ухнуть вниз, на свору собак. Это было нелегко, Маша никогда не считала себя спортсменкой, к тому же после бешеной скачки по лесу у нее тряслись руки и ноги.

– Я никуда не тороплюсь, – напомнила себе девочка, перевела дыхание и полезла в оконный проем строения.

Внутри было темно, тепло, пахло навозом, парным молоком. Эти запахи смешивались со сладким и терпким ароматом сена. Кто-то в углу шумно вздыхал и переступал ногами. Когда глаза девочки привыкли к полумраку, она увидела, что кроме нее в строении была большая черно-белая корова. Она стояла за низкой деревянной перегородкой и спокойно смотрела на непрошеную гостью. В самом дальнем от нее углу была охапка сена.

Маша никогда в жизни не валялась на сене, только читала об этом в книжках. Девочка с разбегу бросилась в сухую травянистую кучу, зарылась в нее, как в пуховые одеяла, но полежать в свое удовольствие не смогла – мягкое душистое сено кололось намного сильнее грубого шерстяного свитера. Кое-как свернувшись клубочком на сброшенной кожаной куртке, девочка начала дремать. Вернее, сначала ей казалось, что она вообще не уснет, придется спокойно дожидаться утра. Днем в деревне безопаснее, наверняка, кроме собак, есть кому бродить по тропинкам. Но сон все-таки сморил ее.

Под утро кто-то тихо отодвинул засов на двери, осторожно ступая, вошел в коровник. Маша и спала и не спала, она все хорошо слышала и видела, но отчего-то не могла двинуться с места. Вошедшая была женщиной невысокого роста, но стройной и сильной. Она держала фонарь, Маша видела лишь ее силуэт, небрежно заплетенные косы, длинное платье, шубу с капюшоном, наброшенную на плечи…

Ужас сковал сердце Маши. В коровник вошла Рыкоса.

Конечно! В отличие от Мохнатко, она не побоялась пройти в деревню.

Что-то громко звякнуло – неужели лезвие кинжала?

– Нет, пожалуйста, не трогайте меня! – еле разомкнув губы, пробормотала Маша, отползая в угол.

Женщина повела фонарем в ее сторону. При колеблющемся желтом свете девочка с жадностью рассматривала незнакомое лицо – мягкое и грустное. Не Рыкоса. Женщина задела ногой принесенные ведра – они снова громко звякнули.

– Маленькая… Как ты сюда попала? Кто тебя обидел? Пойдем, пойдем, оладушку дам…

Ласково уговаривая, женщина взяла плохо соображающую со сна Машу за руку и повела в дом, оставив ведра в коровнике. Усадила за стол, поставила перед ней тарелку пышных, покрытых золотистой корочкой оладий, миску с топленым маслом.

– Кушай, деточка, не бойся. Кроме меня, здесь никого нет. Кушай, я пойду, подою Зорьку, скоро вернусь.

Маша смущенно кивнула, забыв поблагодарить. Она взялась было за оладушку и вдруг увидела, какие у нее черные пальцы. Воды не было видно, выйти из дому вытереть руки о снег она побоялась, пришлось есть прямо с тарелки, ртом, кусая зубами ноздреватую податливую мякоть.

– Совсем дикарка! – всплеснула руками хозяйка, входя в дом с ведром, полным белого, пахучего молока.

– У меня просто руки грязные, – оправдывалась Маша. – Спасибо большое…

– А я баньку истоплю, вот вся и вымоешься! – предложила хозяйка. – Тебя как зовут?

– Маша…

– Ну надо же, и я Маша! Судьба… Вот же послали Звезды тезку мне в утешение, на старости-то лет. Детей не дали, хозяин мой к дикушкам подался, так хоть тебе пригожусь! Зови меня тетка Марья. Я пойду баньку топить, а ты вон в тот сундук загляни, одежку подбери, не то стыдоба смотреть, ноги голые…

Хозяйка заторопилась, а Маша оглядела себя – после вчерашних приключений штаны и свитер, выданные дикушками, превратились в лохмотья. В общем-то, Маша как Сквозняк могла бы их починить щелчком пальцев, но как потом объяснить добрейшей тетке Марье, откуда взялись новые вещи? Сундук оказался набит добром, судя по всему, у простых людей так же, как и у чистопородных, мода не менялась веками. Маша вытащила на свет несколько линялых сарафанов, богато расшитых бисером по подолу, ворох вязаных кофт с деревянными пуговицами, тьму-тьмущую шерстяных носков. И все-таки она нашла в этой груде старья красоту – из черной шерсти кофту изящного силуэта, удивительной вязки, напоминающей птичьи перья. Подобрала под стать ей штаны, а к ним – вязаную юбку, на которой были вышиты подсолнухи, листья, бабочки.

– Положи кофту, я на ней потом птичек бисером вышью… – посоветовала вернувшаяся тетка Марья.

– Не надо птичек, – попросила Маша, – мне очень нравится, можно мне это надеть?

– Ну прямо как не девочка, ненарядно, – вздохнула хозяйка, – ну да ладно, если хочется. Шерсть черной овцы уж очень хороша, мне ее подружка дала целый мешок. Носи на здоровье.

Пока топилась банька, Маша помогала тетке Марье варить щи из кислой капусты в черном прокопченном чугунке, в печке.

Потом тетка Марья дала Маше в руки стопку льняных полотенец – не таких больших, как простыни в замке, а также одежду и крынку с густым, как крем, самоваренным мылом и велела идти по двору, никуда не сворачивая, по узкой, протоптанной тропинке, к маленькой черной баньке.

– А ваша собака? – Маша вспомнила здоровенную будку.

– Да уж лет двадцать нет у меня никакой живности, корова только, кормилица, да куры. Ни кошки, ни собаки, – вздохнула тетка Марья, и тут же голос ее стал более строгим: – Ты вот что, к баньке иди, можешь войти в предбанник, приготовиться, но одна в первый пар не ходи, соседка не любит…