– Иди вон туда, парень, будешь вместе с Изей на одних шконках обитать.

Владимир подошел к нарам.

На нижней кровати сидел пожилой, абсолютно лысый мужчина. На вид ему было лет пятьдесят.

Наверное, до того, как попасть на зону, это был крупный толстяк, но время, проведенное за решеткой, сделало свое дело. Мужчина поседел и обрюзг, его некогда толстые щеки покрылись сеткой глубоких морщин и обвисли, второй подбородок тоже дрябло повис и напоминал сдутый шар. Лицо и череп были покрыты коричневыми пигментными пятнами, такие же пятна были и на руках, довольно крупных и сильных, несмотря на его возраст.

Мужчина сидел, ссутулившись, во всем его облике чувствовалась какая-то многолетняя усталость, но при этом его большие карие глаза смотрели живо.

– Здравствуйте, молодой человек, – чуть картавя, произнес Изя. – Моя фамилия Либерзон… Либерзон Игорь Зямович. Местные обитатели сокращенно называют меня Изя. Если вы не антисемит, то мы с вами поладим.

– Владимир, – представился Полунин и пожал руку Либерзону.

– Кстати, мы с вами земляки, ведь я тоже из Тарасова.

– Откуда вы знаете, что я из Тарасова? – удивленно спросил Владимир.

– Молодой человек, – расплылся в улыбке Либерзон, – это же тюрьма, а в тюрьме все узнается очень быстро. Так по какой статье вас посадили и на сколько?

Полунин назвал статью и срок.

– Ба, юноша, да мы с вами коллеги, – почти весело произнес Либерзон. – И меня и вас посадили за одно и то же, за хищение того, чего нету, то есть государственной собственности.

Изя замолчал и, покачав головой, слегка поцокал языком:

– Пять лет – это большой срок. Наверное, у вас было большое дело.

– Да, – задумчиво проговорил Полунин, засовывая сигарету в рот. – Дело было большое, только я в нем был человек маленький.

Проницательные глазки Либерзона впились в угрюмое лицо Владимира.

– А-а-а, понимаю, – протянул он. – Вы, как и я, наверное, получили на всю катушку не столько за свои, сколько за чужие подвиги.

Он всплеснул руками.

– Удивительно! И здесь наши с вами судьбы схожи, ведь я тоже сижу не за себя. Понимаете, у меня есть сын: умный и талантливый мальчик, всегда хорошо учился. Я передал ему по наследству пост директора в небольшом галантерейном магазинчике. Мне хотелось, чтобы мальчик продолжил мое дело. Я уже стар, мне пора позаботиться о своем здоровье. Я надеялся остаток жизни ездить по санаториям и домам отдыха, поправляя свое здоровье, числясь при этом бухгалтером в своем магазинчике.

Либерзон тяжело вздохнул.

– Но, увы, дела у мальчика что-то не заладились, хотя… – Изя встрепенулся и с горячностью продолжил: – Хотя поначалу шло все очень, очень хорошо. Виталик, так зовут моего сына, упорно трудился, и магазинчик был не на худшем счету в нашем горторге. Если вы бывали на улице Усиевича, то должны знать магазин «Светлана». У меня был самый большой в городе выбор пуговиц.

Полунин устало покачал головой:

– Нет, не довелось.

– Пришла комиссия из облторга. Мальчик оказался не готов к этому. Я был в санатории. В общем, когда я приехал, было уже поздно что-либо предпринимать… Хотя я, конечно, позвонил Пайкину.

Изя снова вопросительно посмотрел на Владимира:

– Вы знаете Пайкина?

Полунин отрицательно покачал головой, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Странно, – кустистые брови Либерзона взметнулись вверх. – Кто в нашем городе не знает Пайкина?.. Впрочем, и он тоже не помог. Мальчику грозила тюрьма… Но я не мог допустить, чтобы он сел, у Виталика семья, маленький ребенок. В конце концов, его карьера еще впереди, а мои лучшие дни уже давно миновали. Поэтому я взял на себя все… Пайкин, кстати, поспособствовал этому. Мальчик продолжил работу в магазине, но уже в качестве товароведа под руководством какой-то вульгарной бабищи, жены большого городского начальника.

Либерзон снова тяжело вздохнул и с грустью добавил:

– Ну а я… я, как видите, поправляю здоровье здесь, в условиях, прямо вам скажу, не слишком соответствующих этой задаче. Вы можете себе представить, каково мне с моей фамилией Либерзон сидеть в заточении?

Изя снова бросил взгляд своих шустреньких глазок на Полунина.

– У вас, юноша, насколько я могу понимать, та же проблема, что и у меня. Видимо, те, за кого вы сидите, тоже были близки вам.

Полунин потушил окурок в пустой консервной банке, служившей пепельницей, и сказал:

– Да… были близки.

Он бросил в прикроватную тумбочку сумку с личными вещами, застелил кровать и собирался уже залезть на нары. Но тут Либерзон, молча наблюдавший за ним все это время, вдруг снова обратился к нему:

– Подождите, Володя, я хочу вам еще сказать то, что, может быть, никому не стал бы говорить здесь. Меня, знаете, здесь не все жалуют. Я ведь работаю в конторе и занимаюсь учетом, а не валю деревья, как почти все прочие. Так как местное начальство сочло лучшим эксплуатировать мои мозги, а не руки…

Полунин остановился и, бросив удивленный взгляд на Либерзона, сел на нижнюю полку.

– У вас, юноша, типичная болезнь всех тех, кто поступил сюда впервые и при этом никогда в жизни не думал о том, что такое может случиться… Хотя это странно. Живя в этой стране, любой может оказаться за решеткой. Так вот все эти люди думают одно и то же. Что жизнь закончена и все, что их ждет здесь, это унылая серость и жалкое влачение бытия. Это, конечно, так… но только отчасти. Ошибка здесь в главном – жизнь на этом не закончилась, она продолжается.

Полунин, пораженный, слушал речь старика. Ничего подобного он не ожидал здесь услышать.

– Она никогда не заканчивается там, где есть люди. Пусть это другие люди, не те, с которыми вам приходилось общаться до сих пор. Но они есть, и вам придется налаживать с ними отношения, а вместе с этим наладится и сама жизнь. Среди здешних людей есть подлецы и порядочные, полезные и совершенно никчемные. Да, к сожалению, эта жизнь хуже той, что была, поскольку плохого здесь больше, чем хорошего. Но во всем есть польза, сумейте только ее извлечь. Поверьте мне, выжить можно везде, даже и здесь, главное, чтобы было желание.

Полунин молчал еще несколько секунд после того, как Либерзон закончил говорить.

– Спасибо за напутствие, – произнес он. – Я обдумаю все, что вы мне сказали.

В бараке было очень холодно, поэтому Владимир, не раздеваясь, залез на верхний ярус нар и, накрывшись одеялом, мгновенно уснул. Владимир спал эту ночь крепко и без кошмарных сновидений, преследовавших его в последние месяцы.

А утром начались лагерные будни. Заключенных подняли в шесть утра, а уже в восемь стали строить для отправки на биржу. Так в обиходе называли рабочий объект, на котором трудились заключенные. Это был довольно крупный лесоперерабатывающий комбинат.