Мы дошли до Советской, поймали карету, и через четверть часа уже скандировали «Умней играй!», попивая портвейн у Зельцера в зале и закусывая поставляемыми ею фирменными бутерами — как люди! Только собака немного стесняла… Ну, в смысле, меня, а не Сашу — он орал по-дурачему, будто на стадионе, расшибая кулаком журнальный столик и удушая Зельцера, пытавшегося его защищать.

Слабый пол всё же дал о себе знать — после второй бутыли порту молодая алкоголическая мама срубилась; мы с Сашей, как люди натренированные, то есть осознающие, что уже давно всё, но всё равно способные невероятным усилием воли удерживать себя на стуле и даже вливать спиртное, кое-как взяли бутилочку водочки и ужрались в тотальнейший срач, в процессе чего ещё довольно жёстко и фривольно избарахтались под «KOЯN» на кухне — благо 1-й этаж и хозяйка так и не встала…

Наутро мы чувствовали себя очаровательно. К свежей минералке была разумно присовокуплена бутылка портвейна. Сделав её, мы снова отправились “по святым местам” — на Набережную, на Кольцо, на лавку к дому на Московской… Всё шло уже само собой как в порядке веществ — появилось редкое чувство сплоченности коллектива, когда он состоит из трёх человек (обычно, как вы помните, это были я, ОФ и Санич) — что подразумевает и некоторую фракционность, в данном случае переходящую в бессознательное соперничество… Однако, скорее всего последнее было только с моей стороны — Зельцеру уже не приходилось нетактично, как бы смущённо, глупо-отвлечённо ставить вопрос: «Что же Алесей всё молчит?» — в тесной компании проверенных опустившихся людей (и не без воздействия змия, конечно) я уже начинал настолько проявлять своё остроумие, что Зельцер не орала на меня «Заткнись!» лишь потому, что вчера я с ней не побратался через обычную копуляцию. Впрочем, в основном ей нравилось и даже очень — я вступал в споры Сашей — все мои фразы казались как-то нейтрально-весомы, потому наверно, что имели подтекст, обращённый к некоему «объективному Зельцеру». Такая вот я «отрицательная шестерня» (когда мне выдали сборничек научных статей с моей заметкой о «Бесах», я осознал, что всё-таки значит проходить гуманитарное поприще в технарском университете: отгадайте, как был распознан термин о. С. Булгакова «отрицательная мистерия»!), прости меня, Саша.

Ещё, по-моему, в первый день Саша к чему-то поведал нам историю из своего длинного детства, как у них во дворе был «жиртресик один тёпленький», над которым все дружно издевались: «Возьмут батон, у себя между булками натрут, набздят в него и дают ему жрать… Конечно, жрал! Потом мужик валялся пьяный, мы сказали: подойдёшь, расстегнёшь ширинку, достанешь побалуйку, блять, и сосать — сосал!» — и мы с Зельцером частенько и вроде не к делу её вспоминали — я подумал, что это нас сближает — интерес к грязи, к человеческому откровенному свинству, приносящему страдание. Шутка.

В назначенный час мы вернулись в квартиру Зельцера и нам принесли ганджубас. О Джа, «если я смотрю снаружи на себя, то я уже не я»? Употребляя спиртное, я как обычно не придал никакого значения курению, но оказалось неплохо — укладываясь на свой диванчик, я довольно осознавал, что большей степени одуплечивания уже не может быть. На спинке дивана примостился плюшевый барашек — «Баранчик, посоветуй мне!» — обратился я к нему и сам заржал. Товарищи мои на соседнем диване тоже — они были в аналогичном состоянии, даже хуже. Я еще долго невольно лыбился, со страшной силой жмуря глаза — «вертолёт» был недетский; но ведь молчал — утром Саша спросил, над чем мы дохли, после чего признался, что слышал, как он мне отвечает — ну, то есть баранчик — и беседовали, по его словам, мы довольно продолжительно.

На следующий день повторилось всё то же самое, только мы с Сашей совсем распоясались — вели себя неадекватно на улицах города: орали «Убей!» и «Умней играй!» на прохожих и особенно воодушевлённо и громко — «КОООТ!!!» на как на зло очень часто попадавшихся котов. Сначала было весело, но мы ведь меры не знаем — если ваша цель дебилизм и профанация, то от повторения шутка не изнашивается, а только матереет. Нашей спутнице, какой бы доброй феей она не была, это явно не понравилось, она крутила пальцем у виска и грозилась отказать в благотворительности.

На следующий день, 4-го, Зельцер всё-таки решилась пойти в колледж ко второй паре. Мы с Сашей не проявили никакого энтузиазма, чтобы как-то последовать её примеру, и вообще мы были нетранспортабельны и невменяемы. Однако пришло паскудное осознание, что праздники закончились, и придётся расплетаться — за мной сегодня должен заехать братец, да и Саше домой надо. Наша сегрегатофильная фея официально попросила нас не покидать чертогов, дождаться её — наверно для продолжения вечеринки?! — а пока погулять со славянофильской собакой.

Вместо этого мы с Сашей купили пива и приступили к записи нашего мегапроекта «КОООТ!!!». Надо ли особо оговаривать, мои золотые, что сознание наше было несколько модифицировано и мы действовали как бы в некоем трансе. Пока Санич настраивал раздолбанную «мыльницу», я — не без советов баранделя, конечно — набросал текст:

I’m a kex (=cake?)

My scull is cat

Don’t fuck my bull

‘cos I’m a bug! (And Cat!)

God you blessed

But the cat is skeleton

of all the cats!

My cats’ falling away from me

MEGACAT leads me to insideout of cats

when the bugg’s going

to downset of exist

CAT CATCH HIMSELF!

Увидев это, Саша упал на пол и зашёлся в конвульсиях удыхания. Ну как, спросил я, когда он закончил. «Ну… — серьёзно-рассудительно отвечал он, — в общем, понятно: как всегда в английском все слова понятны по отдельности, а вместе не столь. И что такое lepreconial?»

Студию мы устроили в зале: примостили «мыльницу» и текст на табурет возле дивана, сели на диван, взяли инструменты (я — гитару «бобр», Саша — две пустых бутылки от минералки), включили на центре одну из давно полюбившихся зельцеровских «шарманок» и, провозгласив в качестве эпиграфа народную мудрость о том, что дурачее дело нехитрое, погнали. Сначала шёл проигрыш — я содил по струнам картонкой-медиатором, а Саша — бутылками по своим коленям — потом парочка рыков очень больших Мишуток, а потом уж:

Ай эм а кекс!

Май скалл из кэт!

— довольно синхронно пропели мы жёстким гроулингом и… удохли.

Дубль два, и три, и так далее… Невозможно! Всё вроде нормально, но на второй-третьей строчке начинаешь осознавать ситуацию — два пьяных модифицированных сегрегата, уже довольно в годах, сидят в чужом дому, лупят в бобр и в бутылки и нечеловечьими голосами орут: «Мой череп — это кот!» — причём на глазах у охуевшей и обосравшейся почвенно-панславянской собаки!..

Таким вот образом мы записали десять трэков с различными вариантами единственной песни «Кот». (Собака, кстати, давно уже ушла на кухню и сидела где-то там…) Было уже четыре часа, Зельцера всё не было, и мы решили последовать домой — пока не поздно.

В троллейбусе я стал расспрашивать Сашу о Зельцере — дело в том, что я даже не знал, как её зовут — только вот вчера зафиксировал, что он к ней обращается «Элька» — что это за имя? Он сказал, что дело тут не столь однозначное. Зовут её вроде Эльмира, хотя некоторые говорят Эльвира. Родители её живут в Германии, отец немец, профессор университета где-то под Дрезденом, а мать какая-то молдаванка или румынка, кажется, тоже полунемка. До объединения папаша работал в 29-й и даже вёл у него, маленького Саши, немецкий — во втором классе. Насколько он помнит, его так и звали: херр Зельцер… Зельт… Зальт… Тут он запнулся и сказал: не помню. Я стал наводить его на мысль, вспоминая, что «зальц» по-немецки «соль», а «зельцамер» — «странный», помянув даже Маргарет Зелле (настоящая фамилия знаменитой Маты Хари) и группу «Аллер Зеллер» с болезнью Альцгеймера. Дошли и до всем знакомого препарата. «Какая разница, — брезгливо закончил дознание Саша, — короче, Вася Ручкин её зовёт Элька Зельцер — это в MTV, в «Тихом часе», кажись, в титрах есть Алька Зельцер… А вообще-то ей лучше подходит Нарко-Зельцер — вся рок-тусня знает её как наркоманку, с пятнадцати лет торчащую герыч и винт. Сейчас вроде бросила. Конечно, парочка раз в реанимации, несколько раз лечили, приводы в ментуру, чуть не посадили, когда барыжничала — родаки отмазали, абсцесс в полруки, гепатит С…» На этом его информация исчерпывалась.