– Что ты чувствуешь? – Я шагнул к нему.

– Не подходи… – сказал он, отступив на шаг.

– Зорин!

– Я могу убить тебя. Надень защитный панцирь.

Я бросился во вторую кабину и надел тяжелый металлический костюм. Застегнуть его на груди не смог: тряслись руки. Когда я вернулся, Зорин полулежал в кресле.

– Что ты чувствуешь? – повторил я.

– Собственно, ничего… – Он говорил, как крайне усталый человек, делая небольшие паузы. – Когда я упал, сразу… увидел фиолетовый туман, пульсирующее облако… помутилось в глазах… Там, у автоматов, я действовал почти вслепую…

– А меня ты видишь? – спросил я, приближаясь к нему.

– Как в тумане…

Я понимал, что это значит. Жидкость, наполняющая глазные яблоки, под влиянием радиации стала флюоресцировать. На столе, в двух метрах, лежал индикатор излучения; он предостерегающе вспыхивал: все тело Зорина было радиоактивным. Он получил страшную дозу облучения.

– У тебя что-нибудь болит?

– Нет, только слабость… и тошнота…

Я взял его за плечи.

– Иди ложись.

Он тяжело оперся на меня и двинулся к кровати. Уложив его и накрыв одеялом, я стал рыться в наборе лекарств. Вдруг он пробормотал:

– Глупо…

Когда немного погодя я подошел к нему, он начал говорить о каких-то сигналах, автоматах и о «Гее»; я пощупал пульс – у него была высокая температура. Я, глупец, подумал, что он бредит, и не обратил внимания на его слова. Вскоре он совсем потерял сознание. Я потратил несколько часов, тщательно исследуя его. Анализы показали, что пораженный костный мозг перестал вырабатывать красные кровяные шарики. У меня было шесть ампул консервированной крови, я сделал ему переливание, но это было каплей в море.

Поглощенный мыслями о том, как спасти товарища, я совсем забыл о разговоре с «Геей». Я рылся в учебниках, ища спасения от лучевой болезни. Чем больше я читал, тем яснее становилось, что Зорин обречен. Перед самым рассветом, склонившись перед трио-новым экраном, я забылся. Проснулся от невыносимого железного грохота: метеориты рвались на крыше бронекамеры. Было совсем светло. Зорин лежал без сознания. Я сидел около него до вечера. Затем отправился наверх. Прием был так плох, что я улавливал только бессвязные обрывки голосов.

«Ничего, – подумал я, – вызову автоматы, теперь уже они придут и починят антенну».

Подойдя к пульту управления, я понял, что автоматы не придут: их можно было вызвать лишь по радио, а оно не действовало. Надо было вызвать их накануне, как только вернулся Зорин; тогда еще передатчик с грехом пополам работал. В суматохе я забыл обо всем. В первое мгновение у меня подкосились ноги, но, овладев собой, я направился в шлюз. Когда проходил через комнату, Зорин окликнул меня: он пришел в сознание.

– Поговорил?.. – спросил он. – Какие новости?

Я не мог сказать ему правду. В конце концов, завтра радио будет налажено. По уловленным обрывкам, восполняя пробелы догадками, я рассказал ему, что услышал. Зорин сразу уснул, и я тихо проскользнул в шлюз. Я уже надел скафандр, опустил шлем и положил руку на запор, как вдруг меня поразила мысль: а что будет, если я погибну? Зорин останется один, беспомощный, недвижимый и слепой?

Я постоял с минуту как вкопанный, потом тихо снял скафандр и вернулся в кабину.

На следующий день тоже никуда не пошел. А на третий радио умолкло совсем, и мне пришлось целиком выдумать разговор с «Геей». Это продолжалось с тех пор каждый вечер. Я вынужден был так поступать потому, что он засыпал лишь после разговора со мной. Когда я спросил, почему он не вернулся сразу, как только это произошло, он ответил:

– А ты бы вернулся? – И посмотрел так, что я понял все.

Он знал с первого мгновения, что надежды нет, и сказал себе: «Дважды не умирают». И, ничего не видя, ощупью выключил предохранители автоматов. Он не хотел, чтобы я давал ему свою кровь, но я тайком брал ее у себя и говорил, что привез запас крови. Четыре дня я переливал ему кровь и наконец сам стал едва держаться на ногах. Я боялся упасть в обморок, принимал без меры всякие возбуждающие средства, которые были под рукой, и минутами ловил себя на том, что, впадая от усталости и бессонницы в полубессознательное состояние, умолял свой костный мозг быстрее вырабатывать кровь…

Каждый раз, поднимаясь от него, я думал, что не смогу больше обманывать умирающего. Это невыносимо, думал я, сегодня скажу ему, что антенна разрушена, и, однако, внизу, видя, как он поворачивает невидящие глаза, прислушиваясь к моим шагам, как страстно ждет моего прихода, как дрожит его недавно такое сильное и ловкое тело, не мог решиться сказать правду и к прежней лжи прибавлял новую.

Восемь вечеров подряд я рассказывал ему, как «Гея» приближается к планете, как навстречу ей вылетели большие корабли странной формы, как неизвестные существа договорились с нашими товарищами благодаря автоматам-переводчикам. Я рассказывал это, а метеоритный поток усиливался, словно из каких-то пастей извергались на нас скрытые в Космосе мертвые реки железа и камня. Стены, все предметы и наши тела пронизывала дрожь. А я под это содрогание рассказывал Зорину о высокой культуре неизвестных существ, о том, какое потрясение они испытали, когда, исследовав обломки уничтоженных ракет «Геи», поняли свою ошибку.

Зорина теперь не лихорадило – его организм был слишком ослаблен. Я знал, что спасти его невозможно. Он должен был умереть спустя два дня после случившегося с ним, но продолжал жить, и я не знаю, что больше поддерживало его – моя кровь или моя ложь. Пожалуй, последнее: он так менялся, когда я брал его за руку и начинал рассказывать. Я чувствовал, как наполняется и крепнет его пульс, как вздрагивают мускулы большого тела и как с последним моим словом они вновь коченеют. На седьмой вечер Зорин мог лишь пить. Я готовил на плитке питательный бульон. Вдруг меня поразила мысль: после того как он умрет, я смогу выйти и починить антенну.

Я вздрогнул, словно человек, лежавший за моей спиной, мог видеть меня насквозь и прочитать эту мысль. Неимоверным усилием воли попытался загнать ее во мрак, из которого она выползла, но, несмотря на все усилия, она непрестанно шевелилась во мне, что бы я ни делал.

Я подал Зорину приготовленный бульон. Он спросил, почему я задерживаюсь около него; тогда я отправился наверх и склонился над мертвой аппаратурой, время от времени проверяя, плотно ли закрыта дверь. Просидев двадцать страшных минут, сошел вниз и начал рассказывать очередную историю о неизвестных существах, об их великолепной культуре, о том, что в будущем не наша маленькая станция, а мощный локатор белой планеты будет вести ракеты в трансгалактических перелетах с Земли к Магеллановым Облакам.

Вечером восьмых суток почва стала содрогаться реже. Мы выходили из потока метеоритов. Через час после захода солнца наступила полная тишина. Несмотря на это, я не мог выйти из камеры, так тяжело было состояние Зорина. Он лежал с закрытыми глазами и каменным лицом и больше ни о чем не спрашивал. Время от времени я осторожно брал его за руку. Его большое сердце все еще боролось. Поздно ночью он вдруг сказал: