новую и новую скорбь я открываю в нем, читая его ежедневно. Я страдаю, мой милый Ванечка, я мучаюсь своим бессильем — разуверить тебя в твоем мраке! Мне горько, как ты при мне «одинок»… Что же сказать мне?! Ах, Ванечка, голубочек мой, родное сердечко… «Обуза»… Ваня, Ваня, за что казнишь ты меня?? Ванечек, как нестерпимо больно, что год этот только «обобрал» тебя! Боже мой, какая же мне это кара! За что? Ванечка, Какая я несчастная, какая-то проклятая, будто… прикоснусь к цветам — они увянут. Отчего же вместо радости тебе дала я горе?! Господи, помоги нам! Я так хочу благостности, тишины, любви и веры! Ванечка, отбрось все неверное и больное. Помни, что я всей душой моей, бессмертной и свободной открыта тебе, предана тебе навечно. И горестно нам может быть лишь оттого, что мы в разлуке, что мы не видимся, но не тО, что рисуешь себе ты. И тогда, мой Ваня, не будет этого томящего «о_д_и_н». Ты не один!.. Пойми это. И умоляю, Иван мой родной, не рань, не рви мое сердце этим «не хочу жить»… Понимаешь ли ты, чтО это мне? Ты знаешь, что твоя душа единая мне, ее я смутно искала, всю жизнь искала, я чудом нашла ее, и я живу ею, как путник в пустыне, прильнет жадными губами к источнику, так и я пью живую твою воду, ею только жива душа моя. Ты пишешь о годах и т. п., а не чувствуешь будто, что ты, _т_ы_ дал мне истинное веяние юности, дал мне любовь к жизни. Через тебя я научилась любить червячка-березовичка и с ним всю тварь земную.

Нет, Ванечек, не «доживаю», а «живу»!

Ивушка мой несравненный, молю тебя, _о_б_о_д_р_и_с_ь!

Ради любви моей! Я молю тебя… Нежно, ласково прошу тебя. Послушайся, Ванечка. Будь мой тихий, милый, ровный… отдохни! Все будет хорошо. _В_е_р_ь! Верь, Ванюша. И милость Господню не отринь ропотом. Как трудно нам в несчастье, в испытанье видеть Руку Всевышнего, но потом как часто видим мы Ее, благословляя Премудрость. Так у меня всю жизнь, и ни разу не случилось ничего абсурдного. И потому я и теперь, когда мне тяжело, молюсь, прося указать мне смысл и _э_т_о_г_о_ Промысла. Для чего-то все это нужно. Да, м. б. для сплошного страдания _з_д_е_с_ь, но ведь этим «здесь» ничто не исчерпывается. Но, обо мне — в сторону…

Ты, Ванёк, не ропщи, что «столько темного, скорбного» было в жизни… А сколько света?! И опять скажу тебе, как давно… но только не прикрыто: Ванечка, ты _б_ы_л_ счастлив, а подумай: есть такие, которые не знают даже, что такое счастье. Подумай… И все же я счастлива… Я тобой счастлива, мой светик. Я вся трепет к тебе, вся любовь и ласка. Ничто ни потускнело, не угасло, — все так же чудно, как и год тому назад. К твоему дню рожденья, — я чувствую так, будто это мой праздник, — я все устрою так, что будто у тебя в гостях буду. Я буду весела, нарядна, интересна… Я все время с тобой. Неужели ты не ощущаешь меня? Я _т_а_а_к_ дружна с тобой! Душой, сердцем, каждой думкой, каждой жилкой я с тобой дружна…

Не подумай, что я это слово употребляю случайно, или в обычном, холодноватом смысле, — нет, я разумею его в самом чудном смысле, в самом близком. Я дружна, согласованна с тобой так тесно и так прекрасно, что и не выразить. Это — любовь-дружба, это — выше любви, т. к. это и святое, возвышенное, это большее дружбы, т. к. это несгораемый светильник любви, не опаляющий, не дымящий, не сжигающий, но горящий вечно пламень. Я не могу выразить, но ты все это знаешь!

Ты вечный для меня, прекрасный, единственный… Ты знаешь это, Иван!.. Ты знаешь. Не мучай же себя! Мне кажется, что тебе больно мое участвование в окружающей меня жизни хутора… Мне кажется так. Но… Ваня… как это все неверно. Разве что-нибудь может встать между нами? Между тем великим, чему и имени-то нет?? Любовь моя к тебе, какая-то необычайная, сгладила для меня страх смерти даже. Я впервые теперь, однажды, подумала сердцем: какое счастье, что после смерти я буду с Ваней неразлучно. Я поймала себя на этой неожиданной мысли.

Но я хочу жить. И ты _х_о_ч_е_ш_ь_ жить! И мы должны быть здоровы и бодры. И будем! Поберегись для меня! Ну, неужели бы ты так стал мучить Ольгу Александровну (1-ую)? Ну, будь, хоть на денек, со мной как с ней… Прошу, Ванечка! Ты же жалел ее?! Пожалей меня! Побереги себя. Помолись… Господь так добр! Ванюша, у нас с тобой много дела… Мы должны быть сильны! И мы увидим все, чего так просит душа. Ванечка, у меня такое дивное к тебе чувство… мне так хочется все тебе сказать! Мне хочется приехать к тебе. Можно? Не трудно это для тебя? Или ты очень будешь волноваться? Я м. б. смогу устроить визу. Не знаю, но попытаюсь. Я не могу больше так оставаться в неизвестности о тебе. Мне ничего не надо: ни театров, ни Лувра, ни-чего, ни-чего… только ты, Ваня! Пойми же! Никогда не «наскучивает», только мучает о твоей болезни. Дурашка! Ну, как ты ко мне? Так же и я к тебе! Мне ничего не надо. Я дни и ночи ходила бы за тобой. Пойми, что все это внешнее, чему ты так часто моими устами придаешь вес — для меня в действительности не играет _н_и_к_а_к_о_й_ роли! Какой же ты меня себе рисуешь? Самой обычной барынькой?! Иногда твои рассуждения о, так называемом, моем «возможном разочаровании» — меня чрезвычайно удивляют и порой даже смешат. Брось! Я знаю, что то, что я люблю в тебе — неизменно, и что в нем я _н_и_к_о_г_д_а_ не разочаруюсь. А огни?? Ты их во мне испугался, принял за очень «зыбкую»? Да? Это _т_а_а_к_ второ-третье-десяти-степенно! Я не такая, Ванёк. Годами не бывало этих «огней». Как трудно объяснить себя другому, самой себе!.. М. б. поймешь все-таки? — Да, мне очень хочется писать. Но сейчас я в тревоге за тебя. Не могу. Суета повседневности? Изводит. А нисколько не полонит меня. Жизнь требует и «консервов» и т. п., но повторяю: никак не могут все эти «интересы» встать между нами, хотя бы только в смысле «случайности» моих писем. Дурашка! Я всегда и всюду думаю только о тебе! Постоянно! А ты? Жаль, что не могу достать фотографических пленок, а то бы