Наконец, предстоящие выборы нового президента. Если верить всяческим слухам, то Семья, равно как и президентский двор, пытались убедить Ельцина не покидать Кремль. Но не убедили. Конституция будет соблюдена. И эта демократическая точка в конце карьеры делает ему честь.

Это — по части света. С тенями проще. Они, как ни парадоксально, виднее.

Чтобы властвовать в России, Ельцин развалил Союз. Получив Россию, превратил ее в страну непуганых чиновников, криминального беспредела, повальной нищеты. Сосредоточив в своих руках почти самодержавную власть, не сумел использовать ее для того, чтобы смягчить муки переходного времени, предотвратить развал социальной инфраструктуры, помочь людям сохранить надежду.

К теням, густым теням относятся многие личные качества Ельцина. Он склонен окружать себя льстецами, посредственностями, теми, кто боится сказать ему „нет!“. Он способен бесцеремонно оттолкнуть, по существу унизить, предать людей, которые были ему верны. Последние примеры — Примаков и Степашин. Предпоследние — Чубайс и Немцов. Он не уважает всех нас, „дорогих россиян“, поскольку ни разу не счел необходимым толково, внятно объяснить нам причины, мотивы своих „непредсказуемых“ решений.

Евгений Максимович был прав, отказавшись явиться Ельцину. Уверен, что решающую роль сыграла здесь не политика, а чувство собственного достоинства. Если бы это был не единичный, не единственный случай, президент стал бы более „предсказуем“. В конце концов, самодурство начальства есть функция терпения подчиненных.

Как бы то ни было, Ельцин со всеми своими плюсами и минусами уходит в прошлое. Он сохранил нам свободу. Но сам остался рабом своего несвободного прошлого. Надеюсь, что никакие избирательные технологии не помешают нам свободно избрать президента с другим прошлым, а значит, с другим распределением света и теней».

Насчет другого распределения света и теней все оказалось правильным. Но ход конем, который сделал Ельцин, указав, за кого нужно голосовать, превратил нас, избирателей, в рабов своего несвободного прошлого.

Но тема Путина почти уже за пределами моих заметок.

Что же касается «позднего» Ельцина, то у меня часто спрашивали, не напоминает ли он Брежнева. Вот, например, материал из «Собеседника» (№ 26, 1999):

«Если говорить о манере себя держать, то, действительно, иногда мне кажется, что мы возвращены в прошлое. Ну, может, это похоже не на позднего, а на „среднего“ Брежнева: замедленная походка, величавость, этакая царственность, порой не очень хорошо артикулированная речь. Похожа и ситуация вокруг: двор, придворные, свита, которая, как известно, всегда играет короля…

Тут я не очень достоверный свидетель, ибо принадлежал к брежневской челяди второй категории. Не был постоянным человеком свиты — приезжал на какое-то время писать ту или иную бумагу, а потом долго мог не видеть Брежнева. Настоящая же свита — челядь первой категории — это те люди, которые имели постоянный доступ к телу.

Те, кто сегодня возле Ельцина, — помоложе и пограмотнее тех, кто имел доступ к Брежневу. Но их функция та же: по возможности оградить шефа от „ненужных“ людей и раздражительной информации, убедить своего „короля“, что он — самый умный, великий и нужный любимой стране. Причем сейчас, насколько я могу судить, все это делается эффективнее. Я хотел бы ошибиться, но складывается впечатление, что Ельцин закупорен, отрезан и от объективной информации, и от людей сильнее, чем Брежнев.

Значит, многие, если не все наши беды — от излишней убеждаемости первого лица?

Все наши беды прежде всего от нас самих, от того, что мы оказались недостойны свободы, которую хотели и за которую боролись. Что же касается „первого лица“, то вы отчасти правы. Что значит „излишняя убеждаемость“? Это значит, что у „лица“ нет внутреннего, ориентированного на реальное положение дел критерия оценки информации. И нет желания посмотреть на себя со стороны.

По-моему, умение смотреть на себя со стороны — одно из главных свойств интеллигентного человека. К сожалению, обладание властью, как правило, лишает человека самоиронии. И боюсь, что в этом отношении сегодняшний Ельцин и правда похож на Брежнева. Барьер самоиронии спасает от „излишней убеждаемости“. Когда он есть, вас трудно убедить, что вы гений, что вы единственный и незаменимый. Можно (а иногда и нужно) сыграть гения, но понимая при этом, что ты не гений. Однако ни Брежнев, ни Ельцин оказались неспособны на такую самоотстраненность.

Еще одна область „похожести“ — привилегии. Впрочем, тут нынешняя демократия оставила далеко позади прежний тоталитаризм. Куда там Брежневу и его челяди до нашего „короля“ и его свиты!

Не потому ли, что в нынешнюю власть попадали такие люди, которые просто не могут быть иными?

Так ведь люди-то практически все те же — партийная и советская номенклатура застойных времен, вышедшая из аппарата ЦК, обкомов, крупные хозяйственники — они и сейчас власть. Изменились обстоятельства. Раньше была идеология. Лицемерная, но все-таки была. И в общем-то считались неприличными все эти шалости с роскошными кабинетами, иномарками, дачами. Привилегии, конечно, были, но была негласная норма. Если нарушил, тебя могли вызвать и сказать: „Положишь партийный билет!“ А ныне класть нечего. Изменились правила игры. Власть стала нескрываемым источником личного обогащения. Помните знаменитое карамзинское: „Воруют…“? Вот так и живем».

* * *

Где-то в первой половине 2000 года я понял, что из «Известий» надо уходить. Газета стала покрываться липким налетом пошлости. Лидировал здесь Денис Горелов. Человек, не лишенный бойкого пера, но вряд ли хорошо знакомый с тактом. Лицом «Известий» стал Максим Соколов, заставляющий каждый раз вспоминать древнее: «Многознание не научает уму». Появились заметки о «светской жизни», как и положено, пошлые и претенциозные.

Мне не говорили: «Уходи!» Но делали газету, в которой моим аналитическим кирпичам, да еще и не «новостным», да еще и сочиненным сидя, явно не оставалось места.

В моем рабочем календаре все чаще встречаются записи: «Не печатают» или «не печатают и молчат».

Я привык приходить на работу, как на праздник. Праздник кончился.

* * *

Жизнь продолжалась. Всходила звезда Путина. Мне пришлось писать о выборах нового президента в несколько заграничных газет. Конспективно это выглядело так.

Ельцин надоел. За десять лет он превратился из любимца толпы, кумира интеллигентов и женщин в старого, больного, вызывающего (в лучшем случае) жалость человека. Надоела его «непредсказуемость». Надоела его неспособность обуздать свору чиновников, мертвой хваткой вцепившихся в Россию. Надоело его молчание по судьбоносным для России вопросам: чего хотим и куда идем?

Ельцин — трагическая фигура. Он взвалил на себя непосильную ношу. Он сумел сохранить то, что дал Горбачев, — свободу выборов, свободу слова, свободу передвижения, свободу совести. Но он не сумел добиться того, чтобы вкус свободы почувствовали не верхние десятки тысяч, а нижние десятки миллионов.