«Как это было давно, тысячу лет назад, в другой жизни, – думала она. – Такое чудесное, ужасное, потрясающее, полное мучительных дум время. Погибнет он сегодня или вернется? Погибну ли я сегодня? Во время утренней бомбежки или вечерней? Как там папа с мамой? Почему молчат? Телефон не работает из-за бомбежек или этого дрянного стандартного домишки в Стретеме уже больше нет, как и тысяч других, похожих на него?»

Однажды так и случилось, и у нее не стало прошлого. Остался лишь Иэн, его руки, сила и уверенность и страх, что он погибнет, как и все остальные. «Это было хуже всего. Ждать, и предчувствовать, и понимать, как смертны эти „Немногие“,[180] да и мы все тоже. Господи боже мой, как же быстро мы повзрослели!»

– Надеюсь, так будет всегда, дорогой, – произнесла она спокойным, невыразительным голосом, желая скрыть безграничность своей любви. – Да. Я хочу, чтобы ты был бессмертен!

Он улыбнулся, с любовью глядя на нее:

– Я и так бессмертен, Пенн, будь спокойна. Умру – и все так же буду присматривать и за тобой, и за Гленной, и за Адрион, и за всеми остальными.

Она пристально смотрела на него:

– Как Дирк Струан?

– Нет. – Теперь он уже говорил серьезно. – С ним мне никогда не сравняться. Он вечен, а я лишь временный. – Он взглянул на нее в упор. – Ты сегодня невероятно серьезна, верно?

– Серьезен и ты, не так ли?

И они рассмеялись.

– Я просто думала, насколько преходяща жизнь, сколько в ней насилия, неожиданностей, жестокости. Сначала Джон Чэнь, теперь Борж, Кэти… – Она чуть поежилась: мысль о том, что она потеряет его, всегда приводила ее в ужас. – Кто следующий?

– Любой из нас. А пока будь как китайцы. Помни, под небесами все вороны черные. Жизнь прекрасна. Боги совершают ошибки и ложатся спать, так что нужно стараться изо всех сил и никогда не доверять гуйлао!

Она улыбнулась, и мир снова воцарился у нее в душе.

– Бывают моменты, Иэн Струан Данросс, когда ты мне очень нравишься. Как ты ду… – Зазвонил телефон, и она осеклась. «Черт бы побрал этот проклятый аппарат! Будь моя воля, я запретила бы все телефонные звонки после шести вечера. Но тогда бедный Иэн сойдет с ума и этот чертов Благородный Дом рухнет, а бедный Иэн лишь им и живет. Я на втором месте, дети тоже, и так должно быть. Верно?»

– О, привет, Ландо, – проговорил Данросс. – Что новенького?

– Надеюсь, не побеспокоил, тайбань.

– Нисколько, – отвечал он, весь собравшись. – Я только что вошел. Чем могу быть полезен?

– Извини, но я беру назад вчерашнее предложение поддержать тебя пятнадцатью миллионами. На время. Меня очень тревожит ситуация на рынке.

– Тревожиться не о чем. – Внутри у Данросса все похолодело. – Горнт опять взялся за свое. Вот и все.

– Я и правда очень обеспокоен. И дело не только в Горнте. Дело в «Хо-Пак» и в том, как на это реагирует рынок. Паника перекидывается на «Цзин просперити» и даже на «Вик»… Все эти знаки очень нехорошие, так что я подожду и посмотрю.

– Все решится завтра, Ландо. Завтра. Я рассчитывал на тебя.

– Ты увеличил втрое нашу следующую поставку золота, как я просил?

– Да, я сделал это лично. У меня есть телексы из Цюриха с подтверждением по обычному коду.

– Замечательно, замечательно!

– Завтра мне нужен будет твой аккредитив.

– Конечно. Если пошлешь сейчас ко мне домой нарочного, я выдам тебе чек на всю сумму.

– Именной чек? – Данросс постарался не выдать изумления. – На какой банк, Ландо?

– «Виктория».

– Господи, снимать сейчас столько денег?

– Я не снимаю, лишь плачу за определенное количество золота. Я предпочел бы перевести некоторые свои средства в золото и разместить их примерно на следующую неделю не в Гонконге, и сейчас представилась идеальная возможность это сделать. Ты можешь договориться, чтобы тебе перевели их по телексу завтра первым делом с утра. Первым делом. Да. Я не снимаю деньги, Иэн, а лишь плачу за золото. На твоем месте я тоже постарался бы обеспечить ликвидность своих средств.

Внутри опять все сжалось.

– Тебе что-то известно? – сдержанно спросил он.

– Ты меня знаешь, я всего лишь более осторожен, чем ты, тайбань. Мои деньги становятся очень дорогими.

– Не дороже моих.

– Да. Поговорим об этом завтра, тогда и посмотрим. Но на наши пятнадцать миллионов не рассчитывай. Извини.

– Тебе что-то известно. Я слишком хорошо тебя знаю. Что? Чжи баобучжу́ хо. – Это выражение, дословно переводимое как «огонь в бумагу не завернешь», означало «все тайное становится явным».

Последовала долгая пауза, потом Мата понизил голос:

– Между нами, Иэн, старик Прижимистый продает вовсю. Он хочет избавиться от всех своих акций. Этот старый черт будет помирать, а все равно учует, где можно потерять хоть один медяк, и я не знаю случая, чтобы он ошибался.

– От всех своих акций? – резко переспросил Данросс. – Когда ты говорил с ним?

– Мы сегодня весь день были на связи. А что?

– Я дозвонился до него после ланча, и он обещал, что не будет продавать или одалживать акции «Струанз». Он что, передумал?

– Нет. Я уверен, что нет. Он не может этого сделать. У него нет акций «Струанз».

– У него четыреста тысяч!

– У него было столько акций, тайбань. Хотя на самом деле эта цифра приближалась к шестистам тысячам: у сэра Луиса совсем немного своих собственных акций, он один из многочисленных номинальных лиц Прижимистого. Он избавился от всех шестисот тысяч. Сегодня.

Данросс чуть не выругался.

– Не может быть!

– Послушай, мой юный друг, все это строго конфиденциально, но ты должен быть к этому готов: Прижимистый дал команду сэру Луису продавать или одалживать все свои акции «Струанз», как только сегодня утром пошли слухи. Сто тысяч были распределены между брокерами и проданы тут же, а оставшиеся… Полмиллиона, что ты купил у Горнта, – это акции Прижимистого. Как только стало очевидно, что идет массированная атака на Благородный Дом и что Горнт играет на понижение, Прижимистый приказал сэру Луису одолжить все, кроме символической тысячи акций, которую он оставил себе. Для соблюдения приличий. По отношению к тебе. Когда торги закрылись, Прижимистый остался очень доволен. За сегодняшний день он заработал почти два миллиона.

Данросс стоял, окаменев. Он слышал свой звучащий как ни в чем не бывало, ровно и сдержанно, голос, и это радовало, однако он был ошеломлен. Если продал Прижимистый, продаст и семья Цзинь. Примеру старика последуют человек двенадцать его приятелей, и это будет означать полный хаос.