– Чё?.. – не получил ответа, дернул плечом и опять удалился.

Я не отвечаю, потому что нечего сказать. Она отворачивается и невидящим взглядом сверлит какую-то груду постельного белья на полу – уверена, что ответа требуют от нее.

Можно уйти – пускай ждет одна.

– Осторожно, – за его спиной сказал Флинт.

Шкет обернулся.

– Держу. – Харкотт подкинул лодыжки Доллара под мышкой.

– Свалите его там где-нибудь, – сказал Саламандр. – Оклемается.

Джун тоже обернулась. Шкет оценил, как прекрасно, невзирая на нервозность, она выказала интерес, но воздержалась от истерики.

Долларово плечо долбанулось об дверь.

– Вон туда его, а? – Флинт бесцеремонно схватил Доллара за локоть и втащил в комнату.

– …видал? Видал, как они его отделали? Он снаружи стоял, и все, не убегал, ничего, а они к нему. Ёксель, не очень-то даже и старались. Саламандр как врезал ему в третий раз, он и упал. Даже нос не расквашенный. Вот глаза нехорошие, это да…

Щека под глазом распухла и ободрана. Руки у Доллара хлопали по бокам. Ремень расстегнут.

– По-моему, придуривается, – сказал Саламандр Шкету, скребя голову ногтями. – По-моему, не хотел, чтоб его дальше били, и придуривается. Но придуривается неплохо так.

– Не побежал, когда вас увидел? – спросил Шкет.

– Куда ему бежать? – Саламандр левой рукой обхватил правый кулак. Веснушчатые костяшки кровоточили. – Вон туда его киньте.

Шкет посмотрел, но рук Флинта ему не было видно.

Из чулана опять вышел Ангел, огляделся, сказал:

– Да господи боже… – потряс головой и опять удалился.

Собор под окном закрыл было книгу, но снова открыл.

– Его положили к Эдди на?.. – начала Джун.

Двое в дверях переступили с ноги на ногу. Контрапунктный храп голых скорпионов ни на долю не сбился.

– Извиняюсь, а? – Зыркнув злобно, Эдди обогнул Перца. Подошел к своему матрасу, присел на корточки и выдернул у Доллара из-под руки моток цепей. Оглянулся на Шкета: – Отделали его? – Покачал головой, взял одеяло и натянул Доллару на плечи.

Это, подумал Шкет, ради нее. Под одеялом тут слишком жарко.

Надевая цепи, Эдди вернулся к двери:

– Ты чего пришла?

– Не знаю… правда, я не знаю… не понимаю, как ты можешь…

Харкотт и Флинт рассосались. Саламандр покосился на Джун, похмурился Шкету и тоже ушел.

– Пошли, – сказал Шкет. – Хотите поговорить? Пошли на веранду. Люди же спят, ну?

Шкет пропустил их вперед и зашагал за Эдди замыкающим.

Дверь в туалет стояла нараспашку; Накалка – да, вот как зовут стриженую белую, внезапно вспомнил Шкет, – срала поутру, спустив джинсы на икры и положив «Вести» на колени.

– Сюда, – Эдди показал Джун через плечо.

Джун свернула в дверь и сказала:

– Ой, изви…

– А? – Струя у Ворона оборвалась. – Там туалет занят, – объяснил он растерянно в ответ на растерянный взгляд Джун; и его моча снова застучала по раковине.

– Давайте-давайте. – Шкет загнал их на крыльцо. – Он сейчас закончит.

Ворон стряхнул, запихал себя в штаны:

– Ага, я все.

Это было задумано, самодовольно решил Шкет. Быть не может, что ненароком.

Ворон вышел…

– Остальных я спроважу, – сказал Шкет.

…и снова просунулся в дверь.

– Эй, я хотел воду в раковину пустить, да?..

– Потом, – сказал Шкет.

– Ладно. – И Ворон ушел.

Джун смотрела в окно. Эдди наблюдал за ней и тягал себя за волосы на затылке.

– Ты чего хотела-то?

Джун обернулась.

– Я думал, – сказал Эдди, – вы уедете. То есть я думал, мама с папой увезут вас с Бобби в другой… город.

– Ты ему не сказал, – спросила Джун, – про Бобби?

– Я три минуты назад узнал, что он твой брат, – сказал Шкет. – Джун столкнула Бобби в шахту лифта, сломала ему шею, нечаянно. Он умер. – И в тот же миг лицо Джорджа заполонило мысли, отключив все прочие реакции.

– Мама очень больна, – сказала Джун. – Сильно нездорова. И я волнуюсь за папу. Он, знаешь, каждый день ходит на работу; невзирая ни на что. Но теперь иногда не возвращается домой по три, по четыре дня…

– А? – Эдди задом привалился к стиральной машине. – Что?.. – и вовсе не в ответ на слова Джун.

– Я так боюсь, я не… знаю, что делать. Честное слово!.. – Она запиналась по-прежнему, но каждая синтагма звучала тверже. – Ты ушел, и все… все разваливается. Все, Эдди. Ты ушел – и как будто… как будто затычку вынули и все утекло. Все, что было.

– Господи боже… – Эдди смотрел в пол и мотал головой. – Бобби?..

Она ходит кругами, подумал Шкет, она ходит кругами, божественно банальная, отвергая вину и невинность; одна ее упертость – уже героизм!

Кусая губы, Джун тоже покачала головой:

– Ты к нам вернешься?

И догнавшая первую мысль: она всего лишь семнадцатилетнее гиперопекаемое божество. (Где-то сластолюбиво ухмыльнулся Джордж.)

– Ну, – сказал Эдди, – а зачем?.. – А потом сказал: – Бобби умер? И папа больше не приходит?

– Иногда, – ответила она. – Ой, он приходит…

Эдди посмотрел на нее:

– А мне зачем возвращаться?

– Ну, если ты хорошо оденешься, и пострижешься, например, и перед ними извинишься…

– За что мне извиняться! Он сказал, что меня убьет, если я вернусь!

– Но это же просто потому…

– Они начали первые, – сказал Эдди. – Они начинают всякий раз, когда я прихожу, и прекратить это я не могу. Я не знаю как. Я потому и ушел…

– Но если ты извинишься за свои поступки…

– За что мне извиняться? Ага, извините, что, как ни приду домой, они едят меня поедом, пока не озверею, а потом звереют сами! Извините, что болеет мама, извините, что папа такой весь огорчился. Извините, что Бобби умер. – Эдди насупился и после паузы спросил: – Ты его убила?..

Джун заплакала – беззвучно полились слезы.

– Ой, эй, я же… слышь, я не хотел… – Руки на бедрах сжимались, и разжимались, и сжимались – Шкет узнал жест, что предшествовал Саламандровой ярости.

– Ты мог нас увезти!.. – Она разрыдалась в голос. Насколько Шкет понял, прорыдала она: – Из этого ужасного города! – Но сквозь всхлипы речь ее была невнятна, как у некоторых черных с Джексона. В конце концов она захлопнула рот, потерла глаза, шмыгнула носом. – Хоть бы меня кто-нибудь… отсюда увез!