Да, в сталинских лагерях сидели и перевоспитывались (или расстреливались) враги народа, а в гитлеровских лагерях умерщвляли тоже врагов народа – но метод определения врага народа был иным, разным. Для большевиков врагом был так называемый эксплуататор и контрреволюционер, саботажник и вредитель – для Адольфа врагами прежде всего являлись расово неполноценные. Коммунисты – тоже враги, но потому лишь, что коммунисты настаивают на равенстве людского племени, а эта доктрина губительна для цивилизации. Этого мы принять не могли.

Принципиальная разница в политике умерщвления врагов выражалась в том, что кулак или белогвардеец теоретически мог быть перевоспитан; но перевоспитать еврея невозможно.

Соответственно, организация лагерной системы была совершенно иной. И, когда некоторые деятели сегодня, в безудержном благородстве своем, в желании обнять зло единым взглядом, сравнивают и объединяют оба метода – я как честный хронист обязан возразить. Мы знали, что делаем, мы отдавали себе отчет в поступках – и зачем же postfactum принимать подачки от истории, уравнивая базарное классовое чутье с железной логикой расового истребления.

Лагерей двадцатый век породил великое множество: помимо так называемого ГУЛАГа, были американские и японские лагеря, лагеря Лаоса, Вьетнама и Северной Кореи (в последних теория «перевоспитания» использовалась с большим задором), были лагеря Салазара и Пиночета, венгры знают про лагерь в городе Речк, а сербы помнят Голи-Оток; существовали лагеря военопленных во время Первой мировой войны – и в изобилии. Лагерная система, охватывающая всю страну, возникла в революционной России с размахом, дотоле невиданным, – она была направлена на искоренение враждебных классов, и практически одновременно в германском рейхе возникла сеть концентрационных лагерей, предназначенных для убийства людей низшей расы. И не надо в этом пункте колебаться – прочь застенчивость. Да, мы их не перевоспитывали, не отсекали от общества, не подвергали унижениям – мы их убивали как скот.

Я знаком с попыткой историка Эрнста Нольте объяснить ликвидацию по национальному признаку – реакцией на террор по классовому признаку; соблазнительно считать ликвидацию евреев – паритетным ответом на ликвидацию помещиков и кулаков. Так сказать, вызов истории – и тут же ответ, если использовать терминологию еще одного историка, Арнольда Тойнби. Это соблазнительная уловка, но я вынужден отвергнуть и эту уловку. Да, в сталинских лагерях многие гибли от невыносимых условий и многих расстреляли по ложным обвинениям; но там не уничтожали всех мужчин, всех женщин и всех детей как представителей одной нации, обреченной на тотальное истребление. Этого не было никогда и нигде. Это не равновеликий, не симметричный ответ. Мы убивали всех и перекрыли все показатели сталинских репрессий. Я не стесняюсь этой арифметики. И знаете, что впоследствии сделало сталинский режим уязвимым? Я расскажу об этом подробнее, сейчас лишь ограничусь словом: полумеры. В тридцать седьмом арестовали почти миллион человек – но в тот же год и вышли из лагерей 364 тысячи. Это как понять? Их перевоспитали? Или из них готовили ту саму пятую колонну, которая потом развалила несчастный Советский Союз, колосса на глиняных ногах? Сталин не сумел наладить репрессивную машину – ему приходилось постоянно оправдываться за необходимое насилие, врать, выдумывать каких-то несуществующих шпионов. И как результат, через тридцать лет он получил государство лицемеров. Да, на строительстве Беломорканала гибли заключенные – из 170 заключенных на строительстве канала погибли 25 тысяч человек. Извините, не понимаю. То есть за полтора года 15 %? А потом 145 тысяч выйдут на свободу и будут кривить рот при виде портрета усатого вождя. Этот реверанс вы, Иосиф Виссарионович, сделали кому? Фейхтвангеру? Брехту? Роллану? Полю Робсону? И вы надеетесь на успех режима?

Гитлер ясно сказал, без кокетства: уничтожить всех. И логика создания рейха нас к этой черте подвела.

Германская государственность может существовать лишь как прусская государственность, во всяком случае до сих пор было именно так, – именно эту прусскую идею Адольф и подхватил. Я позволю себе внести ясность в понимание роли Пруссии – здесь не должно быть ошибки. Возвышение Пруссии и объединение романтических княжеств под властью железного Канцлера было связано с антинаполеоновским, то есть антиреволюционным движением. Дух германской государственности – это дух антиреволюционный по определению. Состояться немецкое государство может только через подавление европейской революции – иначе это будет какое-то иное государство.

Ах, бедные мои романтики, любители безопасных революций, салонного авангарда, дармовых коктейлей и уикендов на чужих виллах! Вы, которые трепещете ноздрями при словосочетании «пакт Молотова – Риббентропа»! Поверьте старому человеку: Польшу захватили совместными усилиями ровно на том же основании, на каком в 1831 году объединялась Пруссия с Россией для подавления польских мятежей. Это логика империи, это логика большой войны, это логика централизованного управления – и Польша была обречена.

Евреи и марксисты являлись родовыми врагами Прусской государственности, и они должны были уйти с дороги. Столь же неумолимой, как расправа с природным врагом в животном царстве, была расправа с недочеловеками, носителями идеи равенства и революции.

Идея прусского юнкерства и прусской империи – война. Войну мы всегда противопоставляем революции, империю противопоставляем республике. Это два несхожих метода управления человечеством, им никогда не примириться. Имперская мысль – это и есть воля к власти, описанная Ницше. Ницше ценен тем, что отверг Христа и Сократа, людей слабохарактерных; мы философствуем молотом.

– Знаешь ли Йорг, – сказал я сыну Елены на той памятной прогулке, – что именно погубит империю, что погубит идею гибеллинов? Ваша аристократическая гордыня. Вы не способны иметь национальную идею. Немецкий патриотизм обусловлен привязанностью к той династии, именем которой они себя называют, – это в свое время беспокоило Бисмарка. Династии Брауншвейгская, Брабантская, Виттельсбахская теснят представление о едином долге перед миром. Даже Баварию вам не удастся вообразить единой: аугсбургский шваб и майнский франк будут соперничать за право воплощать баварский дух. Что есть Европа, сын мой? Набор амбиций дряхлеющих баронов – или торжество единой воли? Выбери сам. Под началом у Вальтера Моделя имеются саксонцы, вестфальцы, фризы, баварцы, померанцы, рейнцы – но разве не прусский дух объединяет этих солдат? Разве не прусский дух выразил Адольф? Чего же вы добьетесь, лишив Германию единого животворящего начала? Вы хотите романтической империи – но такой не бывает. Вы боитесь революции, хотите истребить революцию, но стесняетесь жертв? Если не вырезать опухоль, она вырастет снова. Не совершите ошибки!

В тот день Йорг не стал мне отвечать. За сына ответила мать: сегодняшняя поездка была ревизией прусского духа.

Сумасшедшую женщину увели в барак. Широкозадый охранник Сиповский толкал сумасшедшую в спину, и она, прижимая ребенка, поплелась в барак для женщин с детьми – там имелись стены. В сумраке мы ее быстро потеряли из виду.

– Скорее в машину, – сказал Мэкер, – я окоченел. Уверен, что генерал Модель пригласит всех на обед. Он грозился угостить нас охотничьими трофеями. Хайль Гитлер, – это коменданту.