Пеший воин, весь блестящий от пота и крови, вонзил копье в грудь вражескому копейщику и, уперев конец древка в землю, поднял того над своей головой. Хазарский конник, по-видимому не из толстосумов, поскольку в доспехе полотняном с нашитыми кое-где железными бляшками, во всю силу колотил не желавшего ему подчиняться истомленного стрелами коня; однако выросшая у него между бровей стрела вдруг сделала выражение лица его удивленным, и конь уже свободный понесся по кипучему полю, устланному всевозможным оружием, телами и частями тел смельчаков, за обещанную мзду или совершая благочестивые подвиги, покинувшие вещественный мир. А те, кто еще стоял на ногах, схватившись в рукопашной с другими бойцами, молотили друг друга кулаками, кромсали ножами, таскали за бороды, раздробляли головы кистенями. Уж все вокруг покрывало месиво из плоти, и были места, где даже песок не в силах был впитать всей пролитой крови. В эту багровую слякоть один воин бросал другого с высоты своего роста и выбивал из него дух оземь, или топтал его грудь окровавленным сапогом, или душил в нещадных объятьях. Крики, трубный гул рогов, стоны, ржание, грохот, звон оружия… и где-то проснувшийся воинский бубен. Солнце, словно раскаленный до белокалу железный глаз Ния, топило краснопенные валы человеческого моря. В немыслимом жаре уже не только струился небесный подзор, но и все окрест расплавлялось и текло в дрожащем мареве, переламываясь, извиваясь. Одурманенные битвой, дерущиеся ратники, словно теряя способность различать направления, метались, кричали, вновь и вновь сцеплялись, выхватывали друг у друга оружие, резали, кололи им, падали и погибали. А в бездонной печи небосвода серыми клочками золы плавали выжидательные стервятники.

И наконец жестоко израненные, растерявшие оружие, сокрушенные пламенной мощью Святослава, остатки непобедимых наймитов хазарского малика поодиночке и значительными отрядами стали обращаться в бегство. Они неслись, обуянные ужасом, по рассеянным всюду трупам с вывалившимся мозгом, с вытекшими глазами, по отрубленным кистям рук, сжимавшим сабли и секиры, по отделенным от тел красивым головам с драгоценными серьгами в ушах, в златоизукрашенных шлемах, головам, быть может, в последний миг проведанных мыслью — для рати железо дороже золота… Копыта их коней взрывали столбы красного песка, и за его завесой уже нельзя было разглядеть ни истыканного стрелами обессилевшего коня, что, плутая и спотыкаясь, бежал по полю, и вот, сломленный неодолимой болью, рухнул наземь, увлекая за собой всадника, ни умирающего полянского княжича, в пылу схватки с последним вздохом точно метнувшего в торжествующего врага свой меч.

А в преследующих остатки хазарского войска созвездиях безупречных богатырей, будто ослепительное светило, исполненный духовного пыла, очищен огнем, очищен ветром, очищен Родом, летел (быть может, не касаясь земли?) князь Святослав. И видели открытые великой братской любовью глаза его общников, что вся вселенная в этот миг обрела прибежище в теле волхва-воителя, со всеми своими горами и облаками, реками и морями, людьми и птицами, во всей своей невыразимой божественной полноте, всемерности непостижимого, всепроникающего, вездесущего Рода. И словно его неизмеримый голос раскатывался над полем:

— Победа! Победа!

Победа только назвала свое имя. Победа только приоткрыла свое лицо. Пролив всего лишь море своей крови и море — вражьей, совершив всего только сонм подвигов, невозможно достигнуть победы. Для этого надобно положить еще пять раз по столько, и еще десять, и сто… А если еще точнее подсчитать, то окажется, что нет у Победы цены, и обретает ее только тот, кто, радуясь доверенным ему Родом обязанностям, честно исполняет их всей своей жизнью, каждым ее днем и часом постигая высший Закон.

Посему, и не помышляя об опочине, русское княжество, оставив на вспаханном великой битвой поле нужное число людей для того, чтобы собрать тела своих доблестных богатырей и по отецкому закону предать их огню, тут же выступило на Итиль, не удосужившись даже отереть со лбов налипший на кровь песок.

Огромнющий демонский град, со всеми его градожителями, градоправителями и градохранителями, сам по себе уже держава в державе, к часу приближения к нему победоносных ратей точно застыл, замертвел, подобно тому, как, говорят, обмирает жаба под магнитным взором готовящегося проглотить ее змея. Еще утром на всем этом огромном пространстве по обе стороны великой реки царил чудовищный переполох, начавшийся еще ночью, когда русские лодьи проследовали мимо этих еще не так давно самых беспечных берегов. Запертый на своем Острове малик слал отряд за отрядом из оставшегося у него личного войска и в Город Царицы, и в правобережье, чтобы те собирали горожан, избежавших привлечения к теперь уже проигранному сражению, и спешно ополчали их для обороны. Однако затея эта была всего только всплеском отчаяния и, конечно, не могла быть исполнена. Наконец-то потрясенный настоящим страхом, перед каменным лицом неумолимо надвигающегося бедствия каждый человек (не исключая подчас и посланных маликом блюстителей) искал теперь собственного пути спасения, больше не полагаясь на не сумевшую их защитить сплоченность.

Итильские бедныши, жители глиняных хижин, которым не было никакого резона складывать свои горемычные головы ради итильских лихоимщиков и перепродавцов, даже родством крови не связанных с ними, бежали в бескрайнюю тростниковую долину устья реки, где в путанице больших и малых протоков, ериков, култуков, ильменей, пробравшись по кабаньим тропам сквозь непроходимые тростниковые заломы, сквозь перевитые вьюнками кусты тамарикса и колючей ежевики, преодолев сети цепкой водной травы и заросли лотосов, укрывшись где-то на затерянных в дебрях островках и гривах, рисковали просто быть высосанными ненасытными комарными тучами. Куда более сложный выбор падал перед теми, кому было что оставлять, кто не мог прихватить с собой имущества, а расстаться с ним не имел сил. Им тоже не шибко хотелось подставлять головы под русские мечи, но собственность держала пуще строптивой итильской бабы, и владельцы ее запирались в своих домах, прятались в подпольях, уповая на то, что лихо пройдет мимо, либо от него удастся откупиться малым. Ну а что касается не успевших сбежать властителей-владетелей, то их государствовавшая община при незадачливом исходе событий теряла все, — несметные богатства, управление торговыми путями, а вослед за этим и самою жизнь. Ведь навыков к какому бы то ни было иному существованию никто из них не имел. Значит любой ценой, любыми путями им нужна была только победа.

Не сумев собрать второго ополчения, предвечерний город встречал не успевшие избыть жар недавнего побоища рати небывалой здесь тишиной. Рыночные площади были пустынны, лавки, харчевни — заперты. На улицах если и появлялся кто-то, так из тех, кому уже было все равно — что чужеземная неволя, что здешняя. Да еще удивленные кошки, невзирая на странное безлюдье, по привычке как можно теснее прижимаясь к домам, семенили торопко, спеша по не терпящим отлагательства каким-то своим кошачьим делам. По улицам и площадям пролегли длинные плотные тени, глиняные стены домов сделались медными, но объятия зноя, целый день стискивавшие город, будто бы и не думали размыкаться, оставаясь по-полуденному необузданными, и, казалось, сильнее жара просто уже не может существовать.