– Иосиф, говоришь? – спросил Иван, взглянув на старика монаха. Скорей по искалеченной руке, чем по обезображенному его пулей лику, он признал своего давнего недруга. – Вот мы и встретились с тобою, пан Иосиф, – печально улыбнулся Княжич и обратился к Маленькому.

– Угомонись, все, кто надобно, уже убиты. Более не трогай никого, я с миром к вам пришел, дай с миром и уйти, а то мне скоро перед господом ответ держать.

Всевышнего Иван упомянул не всуе. Белый свет в его очах стал меркнуть, боль в груди немного поугасла, но к сердцу подступил смертельный холод и он понял, что умирает. Сашка тоже понял – дело дрянь.

– Чего стоим-то, рану надобно перевязать, вона как кровища хлещет, – вопрошающе взглянув на Межакова, испуганно промолвил есаул. Подхватив Ивана на руки, казаки понесли его обратно в келью.

19

Лжецарице не спалось, не давал покою давешний казачий атаман, посланник Трубецкого с его безрадостными для Марины предсказаниями, а тут еще какие-то безумцы на ночь глядя расшумелись на подворье. Судя по их ругани, обильно приукрашенной отборным матом, это были русские казаки.

«Чего орут, видать опять, пся кревь, не поделили чтото», – подумала она, укрываясь с головою покрывалом. Но уснуть ей так и не пришлось. В опочивальню пулею влетел Заруцкий.

– Как ты посмела? Я ж просил тебя не трогать Княжича! – воскликнул он, дрожа то ли от страха, то ли от ярости.

– Не смей орать, аль позабыл, что я царица, здесь мне решать, кого казнить, а кого миловать, – садясь в постели, строгим голосом ответила Марина, однако тут же, как бы в оправданье, пояснила: – Святой отец так посоветовал, сказал, мол, такова господня воля.

Перепалки между предводителем разбойной вольницы и венценосною женой его случались часто, причем всегда кончались одинаково – покаянием Заруцкого, однако в этот раз все сложилось по-иному.

– Дура ты, а не царица, коль полоумного иезуита себе в советники взяла, – презрительно изрек Иван Мартынович и не замедлил позлорадствовать. – Все, отсоветовался старый черт, теперь с простреленною головой валяется в помойной яме, его туда казаки наши сволокли.

– Как с простреленною головой? Не может быть такого, – не поверила Марина.

– Да так же, как и все другие, кто на пулю Ванькину нарвался. Этот даже раненый не промахнется, я же вас предупреждал, что он первый на Дону боец, – напомнил ей Заруцкий.

– Выходит, Княжич жив.

– Не знаю, знаю только то, что твой Иосиф со своим подручным на Ивана покушались и тяжело ранили, а он обоих их убил.

– Так пойди и разузнай. Какой ты предводитель, коль не знаешь, что под носом у тебя творится, – попрекнула муженька Марина.

– Молчи уж лучше, заварила кашу со своим монахом, а мне теперь расхлебывай, – огрызнулся тот, покидая опочивальню.

Иван Мартынович вернулся через полчаса. Только глянув на него, Мнишек сразу поняла – случилось что-то очень скверное. Заруцкий более не кричал и не злословил. Присев на краешек постели, он обреченно вымолвил:

– Собирайся, надо уходить, покуда Трубецкой не подоспел.

– Что с Княжичем?

– При смерти лежит у есаула в келье.

– Ты из-за этого такой печальный? – насмешливо спросила лжецарица.

– Зря глумишься, если бы не он, так мы б с тобой вместе с Иосифом валялись в яме.

– Как тебя прикажешь понимать? – опешила Марина.

– Очень просто. Казаки взбунтовались, когда узнали про твое злодейство, хотели суд над нами учинить, да Сашка не дозволил, сказал, мол, Княжич не велел царицу трогать.

– Даже так, – еще больше изумилась Мнишек, и смущенно улыбнулась. – Вот уж не гадала, не ждала, что этот белый черт ко мне проявит жалость, выходит, я ему понравилась.

– При чем тут жалость. Просто Ванька, не в пример нам, грешным, по совести живет, а потому не захотел твоим судьею стать, решил, что божья кара справедливей будет, – сердито пробурчал Заруцкий.

Напоминание про высший суд не на шутку встревожило Марину. Встрепенувшись, словно перепуганная птица, она спросила:

– Говоришь, казаки взбунтовались, и что они хотят? – Хотят на Дон уйти. Вон, уже коней на двор повывели, – Иван Мартыныч кивнул на окна, за которыми теперь слышались не только злобные казачьи возгласы, но и конский топот.

– Все уходят?

– Да нет, не все. Треня Ус со своею шайкой остается, не знаю только, хорошо сие иль плохо, от этой сволочи кривой чего угодно можно ожидать, – посетовал Заруцкий.

Вскочив с постели, Мнишек стала торопливо одеваться.

– И куда ж ты собралась? – язвительно поинтересовался атаман предавшей его разбойной вольницы.

– Пойду, поговорю с моими воинами.

– Не надо, не испытывай судьбу, а то договоришься до того, что они нас повяжут да к Трубецкому на расправу отвезут. Станичникам привычно головою предводителей, не оправдавших их надежд, провинности пред властью искупать.

– И что же делать? – воскликнула Марина.

– Не знаю. Не надо было в лебедя Ермакова стрелять. Покорители Сибири уже при жизни сказкой стали, а сказки наш народец любит и верит в них гораздо больше, нежели чем в явь, – сердито заявил Иван Мартынович и решительно добавил: – Ладно, хватит речи мудрые вести. С двумя сотнями панов да малороссами нам монастырь не удержать, они тоже стали ненадежны, казакам не посмели воспротивиться, как тараканы, по запечьям спрятались. Буди царевича и собирайся в дальний путь, надо еще затемно уйти.

– Куда же мы пойдем-то на ночь глядя? – попыталась воспротивиться Марина, но тут же сникла. Вновь усевшись на постель, она испуганно пролепетала: – Неужели всему конец?

Это был пока что не конец, это было лишь начало конца Маринкиных скитаний. Впереди ее с Заруцким ждал казачий Дон, который их отвергнет, затем Астрахань и Яик, но и там не будет им удачи. Только через год случится то, что предсказал ей Княжич, – Иван Мартынович усядется на кол, сыночка самозванки, малое, невинное дитя, повесят на Москве, сама же она сгинет в заточении то ли от яду, то ли просто от тоски, оставшись в памяти народной не жар-птицей, а вороною-воровкой, но Иван уже об этом не узнает.

20

Ванька – Княжич умирал, умирал достойно на руках у друга юности Сашки Маленького, собственноручно покарав своих убийц. Когда казаки начали снимать с него кунтуш, осматривая рану, он открыл глаза и довольно внятно вымолвил:

– Прощайте, братцы, Андрею с Ванькой передайте, чтобы мамку берегли, – это были его последние слова.

Увидав, что Княжич вновь закрыл глаза и еле дышит, Сашка начал тормошить Ивана, приговаривая:

– Не умирай, не надо, я так долго нашей встречи ждал, а ты меня бросаешь.

Но атаман не слышал Маленького. Он уже стоял на берегу синей реки, вода в ней была чистой, как слеза, а гребни волн казались серебристыми.